Философия истории

сказывает в последней книге Одиссеи, что, когда греки были в высшей степени опечалены смертью Ахиллеса, над морем раздался сильный шум; греки уже хотели разбежаться, но тогда встал опытный Нестор и объяснил им это явление. Фетида, сказал он, явилась со своими нимфами, чтобы оплакивать смерть своего сына. Когда в греческом лагере началась чума, жрец Калхас дал следующее объяснение: Аполлон негодует по поводу того, что его жрецу Хризу не вернули дочери за выкуп. Первоначально и оракулу была всецело свойственна эта форма истолкования. Древнейший оракул находился в Додоне (вблизи от нынешней Янины). Геродот говорит, что первые жрицы храма прибыли туда из Египта, но этот храм всегда считался древнегреческим. Там шелест листьев священных дубов являлся прорицанием. Там висели и металлические чаши. Однако звуки, издаваемые ударявшимися друг о друга чашами, были совершенно неопределенны и не имели никакого объективного смысла, но смысл, значение вкладывались лишь истолковывавшими их людьми. Таким образом и дельфийские жрицы, находясь в бессознательном, бесчувственном состоянии, во вдохновенном упоении (μανια), издавали невнятные звуки и лишь μαντις вкладывал в них определенный смысл. В пещере Трофония был слышен шум подземных вод, являлись видения; но это неопределенное получало смысл лишь благодаря истолковывавшему и разъяснявшему духу. Следует еще заметить, что возбуждения духа прежде всего являются внешними естественными возбуждениями, а затем также внутренними изменениями, совершающимися в самом человеке, подобно снам или безумному бреду дельфийской жрицы, которые глубоко мысленно истолковывает лишь μαντις. В начале Илиады Ахиллес сердится на Агамемнона и намеревается обнажить меч, но он быстро задерживает движение своей руки и сдерживает свой гнев, так как он принимает в соображение свое отношение к Агамемнону. Поэт выражает это, говоря: его удержала Афина-Паллада (мудрость, присутствие духа). Когда Одиссей бросил у феаков свой диск дальше, чем другие, и один из феаков проявляет дружелюбное отношение к нему, Одиссей узнает в нем Афину-Палладу. Итак, это значение является тем внутренним, истинным смыслом, который выясняется, и таким образом поэты, а главным образом Гомер, были учителями греков. Μαντεια вообще есть поэзия – не произвольное фантазирование, а фантазия, вкладывающая духовное в естественное и являющаяся глубокомысленным знанием. Поэтому греческий дух в общем свободен от суеверия, так как он преобразовывает чувственное в осмысленное, так что определения вытекают из духа, хотя, как будет указано, сye_{224}верие вновь проникает в него с другой стороны, если те определения, с которыми сообразуются мнения и действия, выводятся из иного источника, а не из духовного начала.

Однако греческий дух возбуждался не только внешним и внутренним влияниями, но сюда же относятся и традиции, заимствованные из других стран, уже существовавшая культура, боги и культы богов. Издавна много спорили о том, самостоятельно ли или благодаря импульсам, исходившим извне, развились искусства и религия греков. Если этот спор ведется с точки зрения одностороннего рассудка, то разрешение его невозможно; ведь то, что греки заимствовали представления из Индии, Сирии, Египта, является столь же историческим фактом, как и то, что греческие представления самобытны, а вышеупомянутые иные представления чужеземны. Геродот также говорит: Гомер и Гезиод создали для греков богов и дали богам наименования, – замечательное изречение, на которое Крейцер обратил особое внимание; с другой стороны, он же говорит, что Греция получила имена своих богов из Египта и что греки спросили в Додоне, следует ли им принять эти имена. По-видимому первое утверждение противоречит второму, но тем не менее они вполне согласуются друг с другом, так как греки обратили заимствованное ими в духовное. Естественное, которое объясняется людьми, внутреннее, существенное в нем, является началом божественного вообще. Точно так же как в искусстве греки могли заимствовать, особенно у египтян, технические приемы, и их религия так же первоначально могла быть заимствована извне, но они переработали как искусство, так и религию своим самостоятельным духом.

Следы таких чужеземных источников религии можно найти повсюду (Крейцер в своей «Символике» обращает на это особое внимание). Конечно любовные похождения Зевса представляются чем-то единичным, внешним, случайным, но можно доказать, что в основе рассказов о них лежат чужеземные теогонические представления. Геркулес является у эллинов этим духовно человеческим началом, которое собственной энергией, двенадцатью подвигами, добивается для себя места на Олимпе; но в основе этого сказания лежит чужеземная идея солнца, странствующего вдоль двенадцати знаков зодиака. Мистерии являлись лишь такими древними начатками, и в них конечно не заключалось никакой высшей мудрости по сравнению с тою, которая уже содержалась в сознании греков. Все афиняне были посвящены в мистерии, и только Сократ не пожелал быть посвященным в них, потому что он хорошо знал, что искусство и наука не произошли из мистерий и что мудрость _{225}никогда не заключается в тайне. Наоборот, истинную науку следует искать в открытом поле сознания.

Если мы хотим формулировать, что такое представляет собою греческий дух, то основным определением оказывается то, что свобода духа обусловлена и находится в существенной связи с возбуждением, исходящим от природы. Греческая свобода вызвана иным, и она оказывается свободой благодаря тому, что она изменяет импульс и порождает его из себя. Это определение является срединой между безличностью человека (в том виде, как мы усматриваем ее в азиатском принципе, в котором духовное и божественное начало оказывается налицо лишь как нечто данное в природе) и бесконечною субъективностью как чистою уверенностью в ней самой, мыслью, что «я» есть основа для всего того, что должно иметь значение. Греческий дух как средина исходит из природы и обращает ее в полагание себя из себя; поэтому духовность еще не оказывается абсолютно свободной и она еще не вытекает всецело из самой себя, еще не является возбуждением самой себя. Исходным пунктом для греческого духа являются предчувствие и удивление, а затем он переходит к установлению смысла. Это единство устанавливается и в самом субъекте. Природным элементом в человеке являются сердце, склонность, страсть, темпераменты; затем эта природная сторона духовно развивается в свободную индивидуальность, так что характер не находится в связи с общими нравственными силами как обязанностями, но нравственное начало оказывается особого рода бытием и желанием смысла и особой субъективности. Именно это делает греческий характер прекрасною индивидуальностью, которую порождает дух, преобразуя естественное в свое выражение. Здесь деятельность духа еще не находит в нем самом материала и органа, служащего для ее обнаружения, но для этой деятельности нужны природное возбуждение и данный в природе материал: она является не свободною, самоопределяющеюся духовностью, а естественностью, сформировавшеюся в духовность, – духовною индивидуальностью. Греческий дух является пластическим художником создающим из камня художественное произведение. При этом формировании камень не остается только камнем, и форма, которую он приобретает, не привносится лишь извне, а вопреки своей природе камень делается выражением духовного и таким образом преобразуется. Наоборот, художник для осуществления своих духовных концепций нуждается в камне, в красках, в чувственных формах для выражения своей идеи; без такого элемента он не может ни сам создать идею, ни объективировать ее для других, так как она не может стать для него _{226}объектом в мышлении. И египетский дух перерабатывал таким образом материал, но природный элемент еще не был подчинен духовному; дело ограничивалось борьбой с ним; природный элемент еще продолжал быть для себя и представлял собою одну сторону явления, как в теле сфинкса. В греческой красоте чувственное является лишь знаком, выражением, оболочкой, в которых обнаруживается дух.

Следует еще прибавить, что, являясь таким преобразующим творцом, греческий дух сознает себя свободным в своих творениях, так как он является их создателем, и они являются так называемым творением рук человеческих. Однако они оказываются не только таковыми, но и вечной истиной и силами духа в себе и для себя, они оказываются как созданными человеком, так и созданными им. Он чтит и уважает эти воззрения и образы, этого Зевса Олимпийского и эту Палладу в Акрополе и поклоняется им; он чтит равным образом и эти законы государства и нравственности; но он, человек, является зачавшею их материнской утробой, вскормившею их грудью; он является духовною силою, взрастившею и очистившею их. Таким образом дух радостно живет в своих творениях, и он не только в себе свободен, но и сознает свою свободу; таким образом честь, оказываемая человеческому, поглощается в чести, оказываемой божественному. Люди чтут божественное в себе и для себя, но в то же время и как свое дело, свое произведение и свое наличное бытие; таким образом благодаря почитанию человеческого почитается божественное начало, и благодаря почитанию божественного начала