Антонио и Луиджи внесли в кухню Винченцо. Голова его была запрокинута назад, и длинный русый чуб касался пола. Лицо сделалось восковым и прозрачным, в нем не было ни кровинки. Черные глаза были широко раскрыты и так застыли в немом удивлении, остекленели и потускнели. На лице замерло странное выражение неожиданности, захваченности врасплох, и вместе с тем в этом выражении не было ничего горестного, предсмертного, мученического. Винченцо будто спал.
– Он убит? – хрипло спросила Нунча и сама тут же поняла, что ответа не нужно.
Белая как мел, она поднялась и расправила плечи. Сухим блеском сверкнули ее черные глаза.
– Кладите его туда, – приказала она хрипло, но четко. Винченцо положили на скамью. Свет лампы осветил тело, и я зажала себе рот рукой, сдерживая крик. Ужасные алые пятна на груди Винченцо сливались в одно, белая рубашка намокла от крови. Шея тоже была окровавлена. Обе руки свесились вниз и бессильно касались пола.
– Я насчитал пять ран, – раздался прерывистый голос Антонио, – три пули в груди, одна в плече и одна в шее.
– Где это произошло? – тихо спросила Нунча.
– Не знаю. Его тащили по земле. Я нашел Винчи в кустах можжевельника. В него стреляли из лупары, из-за угла…
Я созерцала все это и не знала, что ужаснее: вид убитого Винченцо или лицо Антонио. Его глаза вдруг потеряли всякое человеческое выражение, они были сухи, черны, как ночь, и пылали зловещим дьявольским огнем.
– Они имели в виду меня, – его голос, в отличие от лица, был ровен, и, лишь прислушавшись, можно было угадать клокотавший в нем гнев, – для того они и прислали Джино. Я должен был быть на месте Винчи… Они ошиблись, черт возьми, и будь я проклят, если не заставлю их понять, как они ошиблись.
– Ты знаешь, кто это сделал? – все так же тихо проговорила Нунча. Подбородок у нее дрожал, но она довольно спокойно закрыла глаза Винченцо.
– Братья Сантони.
– Ты уверен?
Злорадная усмешка искривила губы Антонио.
– Я кое-что нашел там.
Он протянул Нунче на ладони красную бумажную розетку. Старуха отвернулась. Теперь все было ясно. Такие розетки очень любил прикалывать к шляпам Антеноре Сантони.
Антонио повесил лупару на стену и принялся рыться в буфете. Быстрыми, четкими движениями он бросил в котомку сало, полкруга моццареллы…. Нерешительно взглянул на желтое блюдо с каштанами, которые утром испек Винченцо; потом ссыпал половину в котомку и отрезал большую краюху хлеба.
– Что ты хочешь делать? – слабым голосом спросила Нунча.
– То, что я должен.
Ножом, которым только что резал хлеб, он полоснул себя по большому пальцу. Выступила кровь, и от ее вида на губах Антонио появилась недобрая, леденящая душу усмешка.
– Хорош… – проговорил он, усмехаясь и засовывая нож за пояс. – Дай-ка мне денег, старуха.
Нунча молча открыла сундук и протянула Антонио несколько монет:
– Бери и спрячь за пазуху…
Я смотрела на все эти приготовления и дрожала как в лихорадке. Поначалу меня душили слезы, и я зажимала рот подолом юбчонки, чтобы не всхлипывать. Потом меня сковал страх и чувство неотвратимости, неумолимости несчастья, которое отныне поселится у нас в доме. Меня словно окатило ледяной волной, я вся сжалась, замерла и лишь лихорадочной дрожи умерить не могла.
Нунча, в первый раз всхлипнув, прижала голову Антонио к груди так неистово, словно чувствовала, что прощается с ним навсегда, потом резко отстранилась и перекрестила внука.
– Да хранит тебя мадонна, Антонио, мальчик мой дорогой, – проговорила она, и это были первые ласковые слова, которые я услышала из ее уст. – Иди с Богом, Антонетто, и помни о нас.
Он обнял Джакомо.
– Ты идешь убивать? – спросил слепой, проводя рукой по лицу брата.
– Я иду мстить, Джакомино, мстить за нашего Винчи.
– Одна смерть тянет за собой другую…
– Таков закон вендетты. Я бы презирал себя, если бы поступил иначе.
– Я люблю тебя, Антонио, и хочу, чтобы ты остался жив.
В красивых темных глазах Джакомо блеснули слезы… Он взволнованно и порывисто подался вперед и с силой, которой никто от него не ожидал, снова обнял Антонио.
– Будь счастлив, брат.
Луиджи изо всех сил пытался сдержать слезы, что дрожали у него на ресницах. Антонио положил ему руку на плечо.
– Тебе нельзя раскисать, – сказал он сурово. – Ты самый старший теперь, Луиджи, тебе скоро тринадцать. Ты должен оберегать своих братьев и сестру лучше, чем это сделали бы я и Винчи.
Луиджи закусил губу.
