– Как ваше имя? – спросила я наконец.
– Жорж Жак Дантон. Будто вы сами не знаете!
Я почти успокоилась, но полагала, что следует до конца проявлять осторожность.
– Прошу вас, придвиньтесь к окну, мне нужно разглядеть вас.
Он, ворча, исполнил просьбу. Я откинула занавеску. В тусклом свете уличных фонарей мне удалось увидеть и пораженное оспинами лицо, крупное, добродушное, и тяжелый подбородок, и маленькие светлые глаза. Это был он, тот самый Дантон, которого я видела однажды на трибуне Собрания, когда он в ноябре требовал отставки министров. Теперь я уже не сомневалась.
– Ну а кто же вы, мадам? Я невольно улыбнулась.
– Мое имя вам ничего не скажет.
– Сомневаюсь. Вокруг Австриячки вьются одни герцогини и принцессы. И, вы должно быть, из тех, кого на все лады проклинают сейчас газеты.
– В таком случае, скажем искреннее: мое имя слишком громко для того, чтобы произносить его вслух по любому поводу.
Он присвистнул.
– Скрываете свое имя? Вздор все это, скажу я вам. Да появись у меня хоть малейшее желание, я в два счета узнал бы вас, хотя вы и надели эту шляпу с вуалью, которая закрывает ваше лицо лучше, чем крепостная стена. Вы молоды, светловолосы, хорошо сложены – много ли таких женщин среди жалких остатков…
– О, пожалуйста, – слегка насмешливо прервала я его, – господин Дантон, будьте джентльменом, не узнавайте меня.
Исподлобья взглянув на меня, он потер замерзшие руки.
– Дрянь погода! Договорились, вы можете не говорить мне своего имени, я не домогаюсь. Просто я удивлен. Обычно со мной встречался Монморен.[1]
– Монморен под подозрением. Все кричат, что он вас купил. Вы же знаете, что началось после того, как вы вынудили подать в отставку всех министров, не упомянув только Монморена.
– Так ведь правильно кричат, – заметил Дантон. – Монморен вручил мне десять тысяч.
– А от короля вы получили восемьдесят! И все же предали его, отправив в отставку кабинет, в то время как вам поручили предотвратить это. В результате Лафайет навязал королю своих ставленников. Что вы от этого выиграли?
Дантон болезненно поморщился.
– Вот уж не люблю женщин, которые вмешиваются в политику! Ну да, вы все правильно говорите. Только знайте, что такому человеку, как я, любой охотно даст восемьдесят тысяч. И я возьму их. Но еще никому не удалось купить меня за эти деньги! Я предпочитаю поступать так, как подсказывает мне моя собственная голова. И ничьи приказы я не исполняю.
– А деньги берете? – съязвила я, надеясь его смутить. Он не смутился.
– А деньги беру. Отчего не взять, если дают? Если король обогащал дворян, то революция должна обогащать патриотов. Это справедливо. Разве не так?
Я вздохнула.
– Похоже, что революция для вас, господин Дантон, – настоящая золотая жила. Поздравляю вас.
Он, кажется, даже не слышал того, что я сказала.
– Вам удалось задеть самое больное мое место. Когда мне напоминают о Лафайете, у меня появляется зубная боль, меня так и тянет жаловаться… Тогда я совершил ошибку, разрази меня гром! Подумать только, трудился как раб на Лафайета! И выступал как будто ради него, и петицию составлял – все ради того, чтобы он мог назначить своих министров вместо прежних.
– Ах, так вы все-таки сожалеете, что отправили кабинет в отставку?
Дантон покачал головой.
– Ничуть не сожалею. Это было дело решенное. Просто мне следовало сделать ставку на Ламетов, на Мирабо…
Он шумно вздохнул. Да и вообще, все его манеры – если это можно назвать манерами – были крайне раскованны, даже бесцеремонны. Он сидел передо мной развалившись, беседовал вальяжно, без всякого почтения. Похоже, он нисколько не скрывал своего цинизма, даже гордился им. И эта искренность неожиданно добавляла очков его странному обаянию.
– Ну хорошо, – сказала я, – этот разговор уводит нас далеко в сторону. То, что было, не так важно. У меня есть для вас нечто новенькое.
– Ага, значит, перейдем к делу. О чем меня просит король?
Последние слова заставили меня передернуть плечами. «Просит король!» Уму непостижимо, до чего обнаглели эти буржуа – те самые, что пять лет назад, подобно моему собеседнику, писали свою фамилию как д'Антон, пытаясь всех убедить в том, что они дворяне.
– Король не просит. Королю необходимо, – подчеркнуто произнесла я, – чтобы к празднику Пасхи вы пригнали толпы ваших кордельеров[2] к Тюильри, убедив их, что король хочет бежать.
Он ничуть не удивился тому, что я сказала. Лицо его стало задумчивым, умные глаза потускнели.
– На праздник Пасхи? – пробормотал он.
