стихи — это смешно. У тебя столько талантов. Ты не могла бы заняться каким-нибудь другим видом искусства? Например, балетом…'. (Л.Я.Гинзбург, 'Записные книжки', 1999 г.). Он и позже стихи жены не ценил. Говорил, что её творчество всё поместится в украинской песенке:
Сама же наливала,
Ой-ей-ей,
Сама же выпивала,
Ой, Боже мой!
Когда Маяковский захотел познакомиться с Гумилёвым, Николай Степанович поставил условием, чтобы тот не говорил дурно о Пушкине. Маяковский обещал, и знакомство состоялось.
Слабостью Гумилёва были женщины. Он прямо при жене в 'Бродячей собаке' открыто ухаживал за А.Губер, отказываясь до утра ехать домой в Красное село. В его столе Анна Андреевна нашла письма одной из возлюбленных. В ночь, когда Ахматова рожала Лёвушку, он не ночевал дома, хотя сказал, что из родильного дома поехал к себе, в Красное село.
Гордость не позволяла ему врать. (Л.Озеров 'Дверь в мастерскую', Париж, 1996 г.) Анна Андреевна приводит их диалог: 'Спрашиваю: куда идёшь? Николай Степанович: на свидание к женщине. Вернёшься поздно? Может быть, и не вернусь. Перестала спрашивать. Лучше не знать'.
Когда Гумилёв предложил развод, Анна Андреевна тут же согласилась: 'когда дело касается расхождения, я всегда моментально соглашаюсь'. (П.Н.Лукницкий). К тому времени у её мужа в гостинице 'Ира' для встреч с женщинами была снята тайная комната. Анна Андреевна знала об этом и однажды позвонила ему в номер. Он взял трубку, узнал жену и был страшно недоволен, но в последствии к этой теме не возвращался.
Ахматова тоже не слишком ценила стихи мужа. Её поэтами были Пушкин, Баратынский, Тютчев. Однажды один из учеников Гумилёва с важностью заявил:
— Литературный вкус мне дал Николай Степанович.
— Откуда же он его взял? — язвительно заметила Ахматова. (Л.Гинзбург).
Следующим мужем Ахматовой был Владимир Каземирович Шилейко. Он был очень ревнив. О браке с ним она говорила, как о мрачном недоразумении. Шилейко был учёным-ассирологом. Свой брак она объясняет так: 'Это всё Коля (Гумилёв) и Лозинский: 'Египтянин, египтянин! — в два голоса. Ну, я и согласилась'. 'Как муж он был катастрофой в любом смысле' — говорила она многим. (Т.Венцлова 'Последние годы').
Шилейко был очень злоязычен. Однажды заявил, что Ахматова находится в могилах жертв революции, так как на письме, ей адресованной, была пометка 'Марсово поле'. (П.Н.Лукницкий). В 1926 году Ахматова показала ему свою работу о влиянии Анненского на Гумилёва. Он прочитал и язвительно заметил: 'Когда вам пришлют горностаевую мантию из Оксфордского университета, помяните меня в своих молитвах'. Шилейко не подозревал, что эти слова станут пророческими. Вот письмо Ахматовой Н.А.Ольшевской-Ардовой, написанное в ноябре 1964 года: 'Вы будете смеяться, вчера мне подали телеграмму из Оксфорда с сообщением, что я приглашена принять почётную степень доктора литературы'.
Следующим мужем Анны Андреевны был известный искусствовед Николай Николаевич Пунин. Он любил жену, уверял, что её уход 'равен для него вопросу жизни и смерти', но бывал с женой очень груб и называл её иногда 'старой дурой'. Даже после их развода, она вынуждена была жить в их общей квартире. Атмосфера там была ужасная и почти тринадцать лет Анна Андреевна не писала стихов. 'Николаша, когда злился, — говорила она, — любил цитировать Николая Степановича (Гумилёва), который, тоже сердясь, говорил мне: 'Вы поэт Царскосельского масштаба'. (И.Н.Томашевская 'Семейная хроника').
Корней Иванович Чуковский понимал творчество Ахматовой значительно лучше, чем её мужья. В статье 'Две России (Ахматова и Маяковский)' он писал, что Маяковский олицетворяет Россию новую, а Ахматова — старую. Анна Андреевна иногда шутила: 'Корней сделал меня ответственной за всю русскую историю'. (М.Ардов).
В 1963 году к Анне Андреевне пришёл Александр Исаевич Солженицын и читал ей свою поэму 'Дороженька'. Об этом в её дневнике осталась запись: 'Он был у меня, читал мне поэму длинную- предлинную, в 10000 стихов, которая ему спасла жизнь в лагерях. Я сказала: 'Не печатайте. Пишите прозу, в прозе вы неуязвимы, а в стихах ваших мало тайны. А он ответил: а в ваших стихах не слишком ли много тайны?'.
'Я старица-пророчица. Я предсказала Александру Исаевичу: скоро вас будут бранить. Он не Эренбург, он выдержит…'. (Л.Чуковская). Она имела в виду некоторые просоветские выступления Ильи Эренбурга.
К Ахматовой, когда она жила в Комарово, приехала юная особа из Ленинграда. Между прочим, сказала такое: 'У меня есть весь Бродский'. Ахматова возразила ей:
— Как можно говорить 'весь Бродский', когда ему только двадцать два года?
В этот момент распахнулась дверь, и на пороге показался сам Иосиф — он принёс два ведра воды. Ахматова указала на него гостье:
— Вот вам — весь 'ваш Бродский'. (М.Ардов 1998 г.)
Когда Бродского судили и отправили в ссылку на север, она сказала: 'Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял'. (А.Найман, 'Рассказы об Анне Ахматовой' 1989 г.).
Перечитал свой очерк об Ахматовой и расстроился — хотел увидеть в легендарном поэте живого человека, а написал гадкий памфлет. Естественно, что захотелось закончить статью признательностью любви к её стихам, но, не надеясь на то, что найду эмоциям достойные выражения, заглянул в Интернет.
И что же? Обнаруживаю вышедшую в издании 'ЕвроИНФО' книгу Тамары Катаевой 'Анти-Ахматова'. А там и 'по привычке набивает себе цену', и 'всегда трусила перед сильнейшими', и 'пьянство во время войны в сытом для неё Ташкенте', и 'грязная оборванная психопатка'… И всё о ней — об Ахматовой. С предисловием петербургского критика Виктора Топорова. А сама автор аттестует своё сочинение так: 'Моя маленькая — ах-мать-её-ниана'.
Ничего себе! Неужели Ахматова так насолила русской культуре, что её следует растоптать? Или Т.Катаева — просто озлобленная на весь мир, брызжущая ядом змея?
Вот и разбирайся в людях после этого!
Этому удивился не только я, но и писатель Дмитрий Быков. За разъяснениями он обратился к известному филологу, профессору Александру Жолковскому, написавшему в 1997 году фундаментальный труд 'Анна Ахматова: пятьдесят лет спустя'. Увы, не порадовал и уважаемый профессор. Вот что он сказал: 'Её безмерно и многократно преувеличили, восторженно раздули, превратив в святую Анну всея Руси. Замечательный, но, в основном, камерный поэт вырастает в мыслителя и пророка. Ахматова, раздавая категоричные оценки современникам и диктуя потомкам, как именно следует её почитать, выстраивала, по сути, свой аналог культа личности. 'Лучшая, талантливейшая', восторженные придыхания, слушать на коленях, не сметь спорить… Она вполне оправдывала дневниковую оценку своей восторженной спутницы Лидии Чуковской: 'О, чудовище!'
Книга Катаевой полезна уже тем, что провоцирует появление серьёзного филологического ответа, реальной биографии А,А., которая до сих пор не написана. Многое в 'Анти-Ахматовой' верно.
— Верно? Что, например? — восклицает изумлённый Быков.
— Что она много и разнообразно врала, что играла в аристократку, не будучи ею, преувеличивала свою образованность, была резка и несправедливо поверхностна в суждениях, оскорбительно несправедлива к людям. Она никак не обеспечивала своего быта, широко пользовалась чужой помощью. Её пресловутая бездомность — тоже сознательный выбор: она любила жить у других, пользоваться их гостеприимством и заботой. Катаева пишет верно, разоблачая ахматовские преувеличения, а то и прямую ложь…
Официальное ахматоведение, скорее всего, скажет 'фэ' и предпочтёт (книгу) не заметить, но
