— Но ведь Павел Николаевич и реалистические работы писал, ваш портрет, например.
— А вы знаете, как это получилось?
— Как же?
— Я в то время петь начала, голос открылся. Павел музыку очень любил, и тоже петь попробовал. Стало получаться, мы с ним русские романсы начали учить. Ему нравились и оперные теноровые партии, и Паша решил, что у него тенор. Я посоветовала ему показаться профессору Россету, который преподавал пение. Неожиданно профессор обнаружил, что природным голосом брата является бас. Но Павел с этим не согласился и продолжал разучивать арию Алёши Поповича из оперы Гречанинова 'Добрыня Никитич'. Он попросил позаниматься постановкой его голоса меня, пообещав за это написать мой портрет. Я согласилась, но при этом поставила условие, 'чтобы никаких 'измов', иначе не буду позировать. Куда ж ему было деваться.
— Портрет на славу получился. Все, кто в дом приходят, от него оторваться не могут. Я видел, как Даниил Александрович им любовался.
— Гранин давно Филоновым заинтересовался. Он, когда приходит, не только на портрет смотрит. Подолгу и другие работы рассматривает, теорию аналитического искусства внимательно прочитал. Однако думаю, что реалистическая живопись всегда человека привлекать будет.
— Конечно, но искусство постоянно развивается. Павел Николаевич фанатично свою теорию защищал. Ученики ему верили. Они видели, как он предан делу и как скудно живёт. У него же заказов почти не было. Кажется, ваш муж ему в этом пытался помочь?
— И не он один. Мой муж Николай Николаевич Глебов в то время директором Антирелигиозного музея работал. Он однажды заказ в Клубе моряков пробил. В этом клубе брат когда-то портреты Эрнста Тельмана, Сталина, Ворошилова писал, но в то время Филонову заказов не давали. Поэтому его на Петю, сына Екатерины Николаевны оформили. Вы маятник Фуко в Исаакиевском соборе видели?
— Конечно. На нём до последнего времени вращение земли экскурсантам демонстрировали.
— Да, да. Так вот музей заказал под этим маятником нарисовать огромную карту Северного полушария со всеми городами, реками и горами. Под действием вращения земли маятник, качаясь, приближается к мередиану, на котором находится Ленинград. Наглядно и людям интересно.
Работал Павел Николаевич вместе с Петей. Тяжело им этот заказ дался — они его три месяца по ночам писали. Под утро от усталости тут же и засыпали. Брат и без того худой был, но тогда он вообще в щепку превратился. И заработали-то они немного, но Павлу Николаевичу выбирать не приходилось. Он тяжко переживал, что не только не может больную жену достойно обеспечить, но сам вынужден у неё деньги на хлеб занимать. Ей ведь, как бывшей революционерке-народоволке, небольшое пособие платили. Однако на полученные за эту работу деньги Екатерина Александровна заставила Павла купить костюм. К сожалению, этот костюм мы видели на нём только в гробу.
— Евдокия Николаевна, расскажите подробнее, если можно, о жене брата Екатерине Александровне.
— Это удивительная женщина была, мы все её глубоко уважали. Её девичья фамилия Тетельман. Серебряковой она стала по мужу. До революции преподавала английский язык, ещё студенткой вступила в партию 'Народная воля'. Она жила в Англии, вместе с мужем занималась пропагандой марксистских идей среди рабочих. Там у них сын Петя родился. После возвращения работала в Одессе, потом организовывала помощь заключённым Шлиссельбургской крепости.
— Она, кажется, старше Павла Николаевича была?
— На двадцать лет.
— А почему же он её 'дочкой' звал?
— Об этом у неё в дневнике написано. Однажды он сказал ей: 'У меня столько нежности к вам, как к доченьке своей'. С тех пор так и повелось.
— А как они познакомились?
— Когда Павел комнату в Доме литераторов на Карповке получил, они соседями оказались. В этом доме ещё до революции писатели жили, а после стали видных народовольцев селить. Там Вера Засулич жила, Лопатин, там же жила и семья Серебряковых: Эспер Александрович с Екатериной Александровной и сыном Петей. Когда Павел там поселился, Петя к нему очень потянулся, стал у него брать уроки живописи. А через два года Эспер Александрович умер, и Екатерина Александровна попросила брата сделать его посмертный портрет. От денег за работу отказался. Вместо этого попросил разрешение брать у неё уроки английского. Ведь Екатерина Александровна много лет жила в Англии. Позже Павел Николаевич, как мог, помогал вдове пережить горе. Их отношения незаметно переросли в дружбу. Постепенно возникла и любовь.
Он однолюбом был. Когда предложил Екатерине Александровне выйти за него замуж, она даже испугалась:
— Что вы, Павел Николаевич, я же через двадцать лет глубокой старухой стану.
— Значит, у нас с вами будет двадцать лет счастливой жизни.
Так и вышло. Нежная забота о ней продолжалась до самой его смерти. Когда у Екатерины Александровны отказали ноги, Павел во время занятий с учениками, чтобы ей было не одиноко лежать в соседней комнате, приносил жену на руках и усаживал на кровать, стоящую в мастерской.
А как он её любил! У меня некоторые письма брата сохранились, вот послушайте:
'Дорогая Катюша, доченька моя, солнце моё. Радость ненаглядная!
Встаю ли утром, или весь день при любой работе, и когда спать ложусь — всё Катя у меня из головы, из сердца не выходит — будто вижу твою маленькую фигурку не перед собой, а в себе, будто ты у меня в каждой капельке крови разлилась. И ничего, кроме хорошего, не вижу, не нахожу я в тебе — чем дольше, тем ты мне дороже и роднее.
Двадцать рублей я отдал за пять кило чудесной брусники для моей дочки. Сварю её завтра без сахару. Сахару нет ни пылинки.
Сейчас 2 часа 35 минут ночи. За окном проливной дождь — моя любимая музыка — хлёст дождя и шум листьев. Катюша спит там, за Толмачёвым, не реке, среди сосен. И я выпью кружку чаю и лягу. Покойной ночи, доченька'.
Это написано в сентябре сорокового года. Екатерина Александровна часто болела, и её иногда отправляли в санаторий. Как видите, перед войной мы все скудно жили, только любовь и работа спасали. И ещё уверенность, что светлое будущее строим. Верили в это…
— Павел был одарён во многих областях. В предреволюционные годы он общался с выдающимися деятелями культуры. Знал Луначарского, который считал его живописцем будущего. Павел был знаком с Давидом Бурлюком и Маяковским. Вместе с художником Иосифом Школьником в 1913 году он оформлял декорации к трагедии поэта 'Владимир Маяковский'.
— А вы, Евдокия Николаевна, были на этом спектакле?
— Была. Он проходил в Луна-парке. Я в то время была молодой барышней, и шумное выступление Маяковского на меня не произвело впечатления. Запомнилось лишь то, что сидящий за мной мужчина неудачно закурил, и на моей шляпе вспыхнула вуалетка. Так что о Маяковском мне рассказать нечего.
В 1914 году Павел познакомился с Хлебниковым и под его влиянием написал словотворческую антивоенную поэму 'Пропевень о проросли мировой'. Вам, Юра, не приходилось её видеть?
