будто таким способом я хочу завоевать трон. Когда сегодня вечером я вошел в твою комнату, у меня и в мыслях не было брать тебя силой; я хотел просто предложить тебе выйти за меня замуж.
– Просто? – Она с трудом перевела дух. – Что это за слово такое?
– Я люблю тебя, – сказал он, отводя глаза. – Я ненавижу тебя больше всех на свете и люблю больше всех на свете. Но, по-моему, начиная с сегодняшнего вечера я перестану тебя любить и буду только ненавидеть. Ты – западня, глубокая и коварная, в чем, к несчастью для себя, убедился мой отец.
– Ты сам не знаешь, что говоришь. Мы с твоим отцом по-своему любили друг друга, и он был счастлив. Он огорчился бы, если бы увидел тебя сейчас, с окровавленным ртом и похотливым безумием в глазах. Ты говоришь о любви, а сам ничего о ней не знаешь. В семнадцать лет любовь – это пламя, пожирающее тело, но сердце остается наглухо запертым. Поэтому я прощаю тебя, хотя ты прикоснулся ко мне со злым умыслом. Поэтому я не брошу тебя в темницу. Любишь, говоришь? А что ты знаешь о моих мыслях, мечтах, планах на будущее? Уходи! Ты всего лишь еще один бешеный Тутмосид.
Ухмылка медленно расплылась по его лицу.
– И все же, бьюсь об заклад, возлечь с тобой, должно быть, сладко.
– Этого ты никогда не узнаешь. Даже если бы мне пришла блажь пустить тебя в свою постель, я никогда, слышишь, никогда не отдала бы тебе мое царство. Скорее я вышла бы замуж за Сенмута, ибо он человек бывалый, умный и хитрый. Скорее я отдала бы двойной венец ему.
Она опустила подставку и повернулась, чтобы вернуть ее на место подле Амона.
– У меня еще могут быть дети, Тутмос. Может, мне действительно выйти за Сенмута и даровать Египту наследника?
У Тутмоса перехватило дыхание, так что он едва не задохнулся. По выражению ее лица невозможно было сказать, шутит она или говорит всерьез.
– Неужели ты так сильно ненавидишь меня, Хатшепсу? – спросил он тихо.
Она подошла к юноше, положила руки ему на плечи, нежно потрепала его.
– Я совсем не ненавижу тебя. Сколько раз мне еще это повторять, прежде чем кто-нибудь услышит? Ты своими дикими выходками и угрозами сам навлекаешь на себя мой гнев. Разве я не обещала тебе, что в один прекрасный день ты получишь Египет?
– Да, после твоей смерти!
– А если бы твой отец был жив, разве ты стал бы интриговать против него или замышлять, как бы отнять у него божественность?
– Нет, конечно. Он был бы законным правителем.
– Я тоже законный правитель, ибо я и есть закон. Если… Если и ты в свою очередь станешь фараоном, то быстро поймешь, что это значит. Власть – это не вседозволенность. Это доверие.
– Говорить красиво ты умеешь! Язык у тебя как шелк, тетушка-мачеха. Ну что же, получил взбучку – пора и восвояси.
Хатшепсут вдруг обняла его, и, прежде чем они расстались, он на мгновение прижался к ней.
– Как жаль, что мы враги, – печально сказала она.
Ошеломленный и пристыженный, Тутмос неловко поклонился и поспешно вышел, не глядя на нее. Она проводила его взглядом до двери и повернулась к ней спиной, облегченно выдохнув. Губы саднило, мышцы спины болели. Женщина умыла лицо и позвала Нофрет, чувствуя, как сожаление и новый страх подкрадываются к ней в тишине. Она знала, что никогда больше Тутмос не заговорит с ней о любви, доверии или родственных чувствах. Отныне и всегда ей придется опасливо озираться днем и удваивать стражу у своих дверей ночью. Когда Нофрет пришла, Хатшепсут забралась на свое ложе и потянулась за шкурой, которую подарил ей Сенмут. Еще долго после того, как загорелся ее ночник, а остальные лампы погасли, она лежала, прижимая шкуру к себе, и слезы медленно стекали по ее щекам.
Однажды глухой и холодной ночью в середине зимы, в месяце Чоиак, Неферура пришла в спальный покой Хатшепсут.
Она встала у постели матери с осунувшимся и побледневшим от боли лицом. Хатшепсут проснулась и вздрогнула, увидев призрачную фигуру, покачивающуюся подле нее.
Увидев, что мать не спит, Неферура повалилась на ее ложе и заплакала.
– Мне больно, мама, так больно, вот здесь. – И она потерла ладонями нижнюю часть живота справа. – Я не могу спать.
Хатшепсут тут же послала Нофрет за лекарем, а сама встала, уложила Неферуру в свою постель и подоткнула вокруг нее одеяло. Девушка стонала и металась, у нее на лбу выступил пот, который показался Хатшепсут липким на ощупь. Она приказала зажечь лампы и растопить жаровню. Посмотрела на водяные часы: прошло только три часа с тех пор, как она легла. Нофрет вернулась с лекарем, и пока тот осматривал Неферуру, Хатшепсут приказала одеть себя. Потом села в маленькое кресло у ложа, а Неферура отчаянно ухватилась за ее руку, с каждым новым приступом боли поджимая колени к животу. Лекарь выпрямился и натянул покрывало на худенькое тельце.
– Ну? – не выдержала Хатшепсут. Он покачал головой.
– У нее над пахом большая шишка, и кожа горячая на ощупь.
– И что ты будешь делать?
– Дам ей настойку мака с мышьяком, чтобы облегчить боль, но больше почти ничего сделать нельзя.
– Магия?
– Какое-нибудь заклинание могло бы помочь. Мне часто приходилось такое видеть. Опухоль иногда спадает, но всегда возвращается снова.
