Антеф, а мы даже не предпринимаем попытки его остановить!
При звуках ее голоса Гори зашевелился, приподнял голову и сел, опираясь на руку Антефа.
– Как ты думаешь, отец сейчас у Табубы? – еле проговорил он.
– Нет, не у нее, – ответила Шеритра, когда они уже выходили из кабинета в коридор. – Табуба ночует на крыше домика, значит, отец спит у себя в покоях.
Ей было страшно подумать о том, что сейчас будет; ей казалось, что Гори все больше и больше охватывает безумие, но она была полна решимости пройти с ним этот путь до конца. Пока они медленно и с трудом пробирались по коридору, она молилась лишь о том, чтобы Хаэмуас отнесся к ним с пониманием и снисхождением.
Несколько раз за то время, что они шли к покоям отца, Гори терял сознание, но в конце концов они все-таки добрались до обитой электрумом двери, за которой спал Хаэмуас. Стражник постучал в дверь, и через минуту они уже стояли перед заспанным, протирающим глаза Касой. Ему, однако, хватило единственного взгляда на молодых людей, чтобы остатки сна мгновенно рассеялись.
– Царевич, царевна! – воскликнул он. – Что произошло?
– Впусти нас, Каса, – обратилась к нему Шеритра. – Нам необходимо поговорить с отцом.
Слуга поклонился и в то же мгновение исчез в глубине покоев. До его возвращения, казалось, прошла целая вечность.
– Царевич проснулся и готов вас принять, – сказал он и отступил в сторону, давая им проход. Вся троица ввалилась в приемную Хаэмуаса, за которой открывалась спальня.
Сам хозяин сидел на постели, моргая от света только что зажженной лампы, которую принес Каса, и смотрел на них с явным раздражением. Когда они вошли, он выскользнул из постели и потянулся к своей одежде. Обернув юбку вокруг бедер, он жестом указал им на сиденье рядом с ложем, куда Антеф и Шеритра усадили Гори.
– Итак, Гори, ты вернулся, – холодно произнес Хаэмуас. – Погрязший по уши в безумных заговорах и коварных планах. Что с тобой случилось?
– Он тяжело болен, – быстро произнесла Шеритра, не давая брату открыть рот, – но ему необходимо сообщить тебе нечто важное, отец. Прошу тебя, выслушай его.
– Болен? – переспросил Хаэмуас, явно глубоко заинтересованный происходящим. – Похоже, действительно болен. Мучается чувством вины. Должен сказать, сын мой, я ожидал от тебя нечто большее, нежели потакания слабостям да мелкие потуги отомстить.
Гори из последних сил сжимал в руках свиток. Теперь он швырнул папирус в лицо Хаэмуасу.
– Ты узнаешь этот свиток, отец? – спросил он. – Не прошло и часа с тех пор, как мы с Шеритрой нашли его в запертой шкатулке у тебя в кабинете, там, где ты хранишь свои заклинания. Антеф может поклясться, что я говорю чистую правду.
– А что вы там делали? – яростно взревел Хаэмуас. – Вы все окончательно потеряли рассудок!
Потом он взглянул на свиток. Вначале он, казалось, не понимал, что именно перед ним, но, нетерпеливо вертя папирус в руках, он вдруг заметил на нем кровавое пятно. Он долго смотрел на это пятно, потом его рука начала дрожать, и Хаэмуас, извергая ругательства, с силой отшвырнул папирус прочь. Он пролетел мимо головы Гори и упал куда-то в темноту. Антеф неслышно сделал шаг назад и поднял свиток. Шеритра, не сводившая глаз с отца, заметила, что лицо Хаэмуаса покрыла смертельная бледность.
– Вижу, ты узнал этот свиток, – заметил Гори, и его губы скривились в насмешливой улыбке. – Помнишь, отец, как ты вогнал иглу себе в палец и на труп закапала кровь? Антеф, отдай свиток царевичу. Я хочу, чтобы он рассмотрел его повнимательней. Я хочу, чтобы у него не осталось никаких сомнений.
Но Хаэмуас сделал шаг назад.
– Это проклятый Свиток Тота, – хриплым голосом произнес он. – Я этого не отрицаю. Но я не верю ни единому слову из твоего дурацкого рассказа. Если и в самом деле вы взломали мою шкатулку, вы все понесете самое жестокое наказание.
Самообладание постепенно возвращалось к нему. Шеритра видела, как к его лицу приливает краска, улавливала в его тоне свирепость и гнев, однако он не терял контроля над собой, и, кроме того, было в его словах и некое глубоко скрытое лукавство. Никогда прежде она бы не подумала, что отец способен на чисто животную, дикую изворотливость и хитрость, но теперь в его лице она читала именно это. Ошибки быть не могло. «Он не будет нас слушать, – думала она, холодея от страха. – Обладание Табубой поглотило его без остатка, и он забыл о прежней присущей ему справедливости, рассудок его помрачился. Он теперь словно загнанное в угол животное, доведенное до отчаяния, временно лишившееся разума, что подчиняется одному лишь инстинкту самосохранения».
Хаэмуас подошел совсем близко к Гори, наклонился к нему и так стоял, уперев руки в колени, вглядываясь в изможденное, истерзанное болью лицо сына, а в его собственных глазах не было и тени сочувствия или тревоги.
– Ты, Гори, словно мелкий шакал, – глухим голосом произнес он. – Знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты взломал замок на моей шкатулке, чтобы положить этот свиток внутрь, а не достать его оттуда. Ты вовсе не нашел его в моих бумагах, ты выкрал его из гробницы, чтобы путем грязных махинаций получить подтверждение своим глупым россказням. Так в чем же, собственно, состоит твоя история? Какую невероятную выдумку мне еще предстоит выслушать?
Шеритра сделала шаг вперед, протягивая отцу свитки, привезенные Гори из Коптоса.
– Прочти эти свитки, отец, – умоляла она. – Гори слишком плох, он не сможет сам все тебе рассказать. А из этих записей ты все поймешь.
Хаэмуас выпрямился и, бросив на Шеритру холодный взгляд, взял из ее рук свитки. Развернув первый, он чуть улыбнулся.
– Ах вот как, – сказал он. – Почему-то меня совершенно не удивляет, что свитки эти написаны крупным и ровным почерком Антефа. Так, значит, мой сын и тебя втянул в свои грязные делишки, молодой человек? – Антеф ничего не сказал, и Хаэмуас перевел взгляд на Шеритру. – Меня очень беспокоит твое участие в этих мерзких происках, – упрекнул он дочь. – Мне казалось, Солнышко, что у тебя больше здравого смысла. Но получается, ты тоже потворствуешь безумным выходкам братца?
– Это вовсе не безумные выходки, – горячо возразила Шеритра. – Перед тобой списки с подлинных документов, которые хранятся в коптосской библиотеке. Их изготовил Антеф под присмотром тамошнего хранителя, который, несомненно, будет готов поклясться, что это чистая правда. Прошу тебя, прочти их, отец.
– Любой принесет какую хочешь клятву, стоит лишь ему как следует заплатить, – мрачно заметил Хаэмуас. – Но все равно я прочту, раз об этом меня просишь ты, Шеритра.
Присев на край постели, он стал с нарочито недовольным и презрительным выражением лица просматривать первый папирус. Гори опасно раскачивался из стороны в сторону и издавал время от времени тихие стоны, но отец не обращал на него ни малейшего внимания. Антеф снял у него с пояса флягу с маковой настойкой и поднес ее к губам Гори, давая другу напиться, потом опустился перед ним на колени и притянул его голову себе на грудь. Шеритра держалась из последних сил, она едва стояла на ногах от пережитого волнения и усталости, а комната постепенно приобретала все более четкие очертания. Тускнеющая лампа горела грязно-желтым светом. Близился рассвет.
Наконец Хаэмуас отбросил в сторону последний свиток и взглянул в глаза дочери.
– Шеритра, и ты веришь во весь этот бред? – спросил он. Хуже этого вопроса он придумать ничего не мог. Она молчала, не зная, что сказать, а он продолжал идти в наступление: – Не веришь. Как не верю и я. Как жаль, что Гори попусту растратил столько сил, чтобы состряпать эту гнусную ложь. Если бы он так не переутомлялся, занимаясь всякой ерундой, кто знает, может, болезнь и не одолела бы его.
– Причина моей болезни – проклятие, наложенное этой женщиной, – еле выговаривая слова, произнес Гори. – Она сама во всем призналась, сама сказала, что этим все и кончится. Она – ходячий труп, отец, так же как и ее муж Ненефер-ка-Птах, и их сын Мерху, и они погубят всю нашу семью. И эту беду навлек на нас ты, когда, сам того не подозревая, вслух произнес первую часть заклинаний из Свитка Тота. – Он сделал попытку рассмеяться. – И одним только богам ведомо, что бы произошло, вздумай ты прочесть и вторую часть.
Хаэмуас поднялся и направился к двери. Несмотря на всю его самоуверенность, Шеритре показалось, что она различила в его облике некоторое глубоко спрятанное беспокойство.
