— Его зовут мистер Фрост, — сказала Скарлетт. — Хороший дядька. Подвёз меня до дома. Значит, ты нас видел?
— Ага. Я вообще слежу за тем, что происходит на кладбище.
— А почему тебя так зовут? — спросила Скарлетт.
— Моё полное имя — Никто.
— Точно! — воскликнула Скарлетт. — Вот, почему ты мне снишься. Ты мой воображаемый друг из детства. Только теперь ты повзрослел.
Ник кивнул.
Он был выше неё ростом и одет во что-то серое — Скарлетт толком не разглядела его наряд. Его волосы были довольно длинными — она подумала, что он, должно быть, давно не наведывался к парикмахеру.
Ник сказал:
— Я помню, ты была очень смелая. Мы спускались вглубь холма и видели там Синего человека. И встретили Гибель.
И тогда в её голове что-то случилось. Какое-то бурное мелькание образов.
— Я вспомнила, — сказала Скарлетт. Но она сказала это в темноту пустой спальни, и в ответ ей раздался только грохот проезжавшего за окном грузовика.
У Ника были запасы еды, которая подолгу не портилась. Часть хранилась в склепе, другая — в могилах и мавзолеях похолоднее. Сайлас позаботился, чтобы запасов могло хватить на пару месяцев на случай, если вдруг ни его, ни мисс Люпеску не будет рядом — чтобы Нику не пришлось уходить с кладбища.
Он скучал по миру за пределами кладбища, но знал, что там небезопасно. Во всяком случае, сейчас. Кладбище было его миром и его домом, которым он дорожил. Он любил его, как только четырнадцатилетний мальчик умеет что-либо любить.
Но всё же…
На кладбище никто никогда не менялся. Дети, с которыми Ник играл, будучи маленьким, остались детьми. Фортинбрас Бартелби, который был его лучшим другом, теперь стал на четыре или пять лет его младше, и с каждой новой встречей у них находилось всё меньше общих тем. Теккерей Порринджер был ростом и возрастом с Ника и теперь стал к нему значительно дружелюбнее. Иногда они вместе гуляли вечерами, и Теккерей рассказывал Нику жуткие истории, приключавшиеся с его друзьями. Обычно в конце этих историй кого-нибудь вешали, в основном по ошибке, хотя ещё иногда кого-нибудь отправляли в американскую колонию, тогда их не вешали, если они не возвращались назад.
Лиза Хемпсток, с которой Ник дружил последние шесть лет, изменилась, но не в лучшую сторону: теперь она редко выходила к Нику, если он навещал её у зарослей крапивы, а если выходила, то была, как правило, вспыльчива, всё время спорила, а зачастую просто грубила.
Ник пытался поговорить об этом с мистером Иничеем. Тот подумал и сказал:
— Женщины, они такие. Ты ей нравился, когда был мальчишкой, а теперь ты стал юношей — она, видать, не знает, как к тебе относиться. Вот я как-то в детстве играл с одной девочкой у речки. Мы там играли каждый день, а потом ей исполнилось столько же, сколько тебе сейчас, и она вдруг запустила мне в голову яблоком, а потом не разговаривала со мной, пока мне не исполнилось семнадцать.
Миссис Иничей фыркнула:
— Это было не яблоко, а персик. И вообще-то я с тобой заговорила вскоре после того случая, потому что была свадьба твоего кузена Неда, и мы там плясали весь вечер, а это было через два дня после твоего шестнадцатилетия.
Мистер Иничей сказал:
— Ты права как всегда, дорогая, — и подмигнул Нику, давая ему понять, что она вовсе не права. Затем он одними губами произнёс: «Семнадцать».
Ник не позволял себе заводить друзей среди живых. За то недолгое время, что он провёл в школе, он успел понять, что это чревато в основном одними неприятностями. Однако про Скарлетт он помнил все эти годы. Он сильно скучал после того, как она уехала, и долго привыкал к мысли, что больше её не увидит. А теперь оказалось, что она недавно была на кладбище — и он её даже не узнал…
Он забрёл в заросли плюща, из-за которых северо-западная часть кладбища считалась опасной. Повсюду таблички предупреждали посетителей, что здесь ходить не надо, но вообще-то это было понятно и без табличек. Это было угрюмое, неприветливое место, начиная прямо с колтунов плюща, что опутывали конец Египетской аллеи и чёрные двери в псевдоегипетской стене, за которыми были чьи-то места упокоения. Здесь сама природа сотни лет всячески препятствовала вторжению человека — надгробия, находившиеся в этой части кладбища, все покосились, а большинство могил было давно заброшено или потеряно под плющом и полувековым слоем опавших листьев. Тропинки были непригодны для ходьбы, а чаще и вовсе не видны.
Ник шёл, внимательно глядя под ноги. Это место было ему хорошо знакомо, и он знал, что здесь надо ходить осторожно.
Как-то раз, когда Нику было девять, и он ещё только исследовал эту часть кладбища, земля вдруг провалилась под его ногами, и он упал в глубокую яму. Это была могила футов двадцать в глубину, для нескольких гробов, над которой не было надгробия, а на дне лежал только один гроб, в котором покоился один восторженный медик по фамилии Карстерс. Он жутко обрадовался появлению Ника и тут же загорелся желанием осмотреть его запястье (которое Ник вывихнул, пытаясь схватиться за торчавшие из земли корни во время падения), так что пришлось его долго уговаривать подняться наверх и позвать на помощь.
Сейчас Ник пробирался по северо-западной части туда, где лисы устраивали себе норы в опавших листьях и плюще, а падшие ангелы смотрели в небо невидящими глазами. Он хотел поговорить с поэтом.
Поэта звали Неемия Трот, а на его надгробии было написано:
Здесь покоятся бренные останки
НЕЕМИИ ТРОТА,
ПОЭТА
1741–1774
ЛЕБЕДИ ПОЮТ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ
Ник позвал:
— Мистер Трот? Можно с вами посоветоваться?
— Ну конечно, мой смелый мальчик! — просияв, воскликнул Неемия Трот. — Совет поэта — вежливость короля! Каким елеем — нет, «елеем» не годится, пусть будет «бальзамом» — каким бальзамом мне полить твои раны?
— Я не сказать чтоб ранен, — ответил Ник. — Просто… В общем, объявилась одна девушка, которую я когда-то знал, и я теперь не могу решить — найти её и поговорить с ней или лучше выбросить это из головы.
Тогда Неемия Трот поднялся в свой полный рост — он был пониже Ника, — взволнованно всплеснул руками и сказал:
— О, ну разумеется ты должен найти её и поговорить! Назови её своей Терпсихорой, своей Эхо, своей Клитемнестрой. Посвяти ей стихи, великие оды, а я помогу их написать. Ибо тогда, и только тогда, ты завладеешь сердцем своей возлюбленной.
— Я не хочу завладевать её сердцем. Она не моя возлюбленная, — сказал Ник. — Я просто хочу поговорить с ней.
На это Неемия Трот сказал:
— Язык — наиудивительнейший из всех человечьих органов. Именно им мы пробуем вино и яд, им произносим слова любви и ненависти — всё одним и тем же языком! Иди же! Говори с ней!
— Да нет, пожалуй, всё же не стоит.
