Она даже день ото дня становилась все грустнее, все сосредоточеннее.
Нервозность ее дошла до крайности.
При каждом малейшем стуке она вздрагивала и пугливо озиралась по сторонам.
— Что с вами, голубшка, Маргарита Николаевна? — с необычайно нежной заботливостью спрашивал Савин.
— Ничего… Уж такая я вся искалеченная… Довел муженек… Окончательно изломал меня и физически и нравственно… Думала, будет хоть какой-нибудь просвет в этой тьме, но последний удар окончательно доконал меня… Все в жизни кончено, поскорей бы смерть… Если бы не боялась греха, давно бы на себя наложила руки… — слабым, страдальческим голосом говорила молодая женщина.
Сердце Николая Герасимовича разрывалось на части.
— Полноте, дорогая, что за мысли, вы еще так молоды, ваша жизнь впереди, разве можно так отчаиваться.
Она только безнадежно махала рукой.
Савин настойчиво, почти ежедневно, посещал ее и употреблял всю силу своего красноречия и остроумия, чтобы утешить и рассеять ее.
Его старания недели через три, показавшиеся ему по крайней мере за три года, увенчались успехом.
Вечно задумчивая красавица стала улыбаться.
Прошло еще несколько томительно долгих для него дней.
В глазах Маргариты Николаевны появилось оживление, мелькнули даже огоньки страсти — она стала принимать Николая Герасимовича, видимо, с нескрываемой радостью.
Чутье влюбленного подсказало ему, что предмет его восторженного обожания не равнодушен к нему.
Он стал наблюдать, чтобы убедиться в этом.
Его наблюдения дали благоприятные для него результаты.
Он решил объясниться с нею прямо, откровенно, но какая-то не свойственная ему прежде робость заставляла откладывать это объяснение со дня на день.
Наконец в тот самый день, когда поздним вечером он явился к Масловым, это объяснение произошло.
Он обедал у Строевой и после обеда, когда они перешли в гостиную, вдруг опустился перед нею на колени.
— Что вы, что вы? — деланно удивленным тоном воскликнула она.
— Вы слишком умны, Маргарита Николаевна, — начал он дрожащим голосом, — чтобы не замечать, что я изнемогаю от любви к вам. Скажите же мне откровенно, любите вы меня и могли бы решиться разделить мою жизнь.
Ее большие грустные глаза устремились на него с выражением — так по крайней мере показалось ему — беспомощно стыдливой нежности.
Она точно хотела сказать: «Вы еще спрашиваете!» Она шевелила губами, но слов не было слышно.
Он держал в своих руках ее маленькие нервно вздрагивающие руки.
Голова его кружилась.
Наконец он привлек ее к себе и страстным шепотом произнес:
— Любишь, дорогая моя?
— Да! — прошептала она едва слышно. Их губы слились в долгом горячем поцелуе. Николай Герасимович был на верху блаженства.
Вдруг Маргарита Николаевна оттолкнула его и закрыла лицо руками.
— Боже мой, что я делаю!
— Что, дорогая моя, что, ненаглядная… Ты любишь… В этом великом слове заключается все… Я окружу тебя всевозможным комфортом, я дам тебе все радости жизни — я дам тебе счастье, не говоря уже о том, что я сам весь, все мое состояние принадлежит тебе… Я люблю тебя, люблю безумно, страстно… Ты моя, и я никому не отдам моего счастья.
— А муж!
— Я сумею охранить тебя от него… — сверкнув глазами, воскликнул Савин.
— Я боюсь, что он узнает, что я в Петербурге и приедет.
— Мы будем жить вместе… Попробуй он явиться.
— Вместе!.. — испуганно воскликнула она.
— На этой же лестнице сдается квартира в бельэтаже, я займу и меблирую ее. А пока я буду бывать у тебя ежедневно.
Она молчала.
— Ты согласна?
— Да… Но поговорим завтра… Я сегодня так взволнована.
Он обнял ее, еще раз крепко поцеловал и уехал.
Мы знаем, что прямо от Строевой он отправился к Масловым.
IV
ПОД АРЕСТ
Прошло полгода.
Николай Герасимович и Маргарита Николаевна все еще, казалось, переживали медовый месяц своей любви.
Нанятую в том же доме, где жила Строева, большую квартиру Савин отделал, действительно, на славу.
Вся мебель была заказана у Лизере, из Парижа он выписал свои картины и вещи.
Словом, Николай Герасимович устроил прелестнейшее гнездышко для своей очаровательной Муси, как называл Маргариту Николаевну.
Составленный им круг знакомых из бывших товарищей Савина по полку, Маслова с женой и Ястребова с Зиновией Николаевной и их друзей был небольшой, но веселый и задушевный.
Время проходило очень приятно.
Николай Герасимович выписал из Руднева своих рысаков и тройку, на которой часто они с компанией совершали поездки за город слушать цыган.
Одевал он Маргариту Николаевну роскошно, выписывая ей все туалеты и все необходимое из Парижа.
У всякого есть своя слабость или страсть.
У Савина, с легкой руки Анжелики, развилась страсть одевать женщин, и он, надо было отдать ему справедливость, знал это дело до тонкости.
Вообще, он старался окружить «свою Мусю» самой трогательной заботливостью, баловал самыми поэтическими выражениями внимания и исполнял все ее мельчайшие желания.
Он блаженствовал.
Жизнь его была одна сплошная, по его собственному выражению, страстная песнь любви.
Наконец он нашел то, что так долго искал: умную, прелестную женщину, с прекрасным характером и нежно любящим сердцем.
Ему было так хорошо в обществе его дорогой Муси, что никуда не тянуло и он просиживал по целым дням дома, наслаждаясь покоем не изведанного им счастья у домашнего очага.
Тихое пристанище после его бурно проведенной жизни казалось ему настоящим раем.
Время летело незаметно.
Темные тучи стали появляться на ясном небосклоне их жизни. Началось с того, что Маргарита Николаевна получила письмо, которое по прочтении тотчас же уничтожила.
