— Вот с этим я с тобой совершенно согласен, — перестав смеяться, заметил граф Стоцкий.
Иван Корнильевич смотрел на него широко открытыми глазами.
— Ты должен благодарить Бога, что я хохочу, так как я мог бы на тебя серьезно рассердиться. Ведь вывод из всего того, что ты мне здесь нагородил, один… Это то, что я тебя обманул и обманываю, что я клал и кладу в карман те деньги, которые брал и беру для пересылки твоей любовнице.
— Она не была моей любовницей.
— Толкуй больной с подлекарем.
— Клянусь тебе!
— Это безразлично и ничуть не изменяет дела, ну, женщина, которая выдает себя за твою любовницу. Значит, я у тебя крал эти деньги.
— Я этого не говорил, — смутился молодой Алфимов.
— То есть, ты не сказал мне прямо в глаза, что я вор, но сказал это, заявив, что несчастная девушка, окончившая так печально свою молодую жизнь в Москве, и твоя Клодина одно и то же лицо…
— Меня поразило совпадение имени, отчества и фамилии.
— Какие такие у них имена, отчества и фамилии, у крестьян и мещан… Дроздовых в России тысячи, среди них найдутся сотни Васильев, у десятка из которых дочери Клавдии… Я сам знал одну крестьянскую семью, где было семь сыновей и все Иваны, а по отцу Степановичи, по прозвищу Куликовы. Вот тебе и твое совпадение. Поройся-ка в адресном столе, может, в Петербурге найдешь несколько Иванов Корнильевичей Алфимовых, а по всей России сыщешь их, наверное, десяток…
— Благодарю тебя, ты меня успокоил, значит, это не она… — сказал молодой Алфимов, не поняв или не захотев понять намек своего сиятельного друга на его плебейское происхождение.
— Конечно же, не она… Успокойся, жива она тебе на радость… Можешь даже взять ее в супруги.
— Оставь шутки…
— Впрочем, виноват, опоздал… По моим последним сведениям, она из Москвы уехала с каким-то греком в Одессу и жуирует там… Сына же твоего…
— Какого моего сына? — вскрикнул Иван Корнильевич.
— Ну, все равно, ребенка, которого она выдает за твоего, она оставила в Москве, в одном семействе, на воспитании.
— Вот как!
— А то видишь ли… Будет она тебе бросаться с крыши, чтобы сохранить свою честь… Не тому она училась у нашей полковницы.
— Ты прав, а я не сообразил… О, сколько я пережил страшных минут…
— Глуп ты, молод, поэтому-то я над тобой расхохотался и ничуть на тебя не обиделся…
— Прости, Сигизмунд… — пожал ему руку Иван Корнильевич.
— Полно, в другой раз только не глупи… Ну, что твое дело с Дубянской?
Молодой Алфимов сделал отчаянный жест рукой.
— Все кончено!.. Она оттолкнула меня, как скоро оттолкнут и все…
— Уж и все…
— Ведь недочет в кассе снова откроется.
— Мой совет тебе — выделиться.
— То есть как выделиться?
— Потребовать от отца свой капитал, и шабаш…
— Это невозможно!
— Но ты сам говоришь, что долго скрывать недочета будет нельзя… И, кроме того, знаешь русскую поговорку: «Как веревку не вить, а все концу быть».
— Так-то так… Но я на это не решусь… Будь, что будет… Авось…
— Ну, как знаешь…
В это время у окошка кассы появились посторонние лица.
Иван Корнильевич занялся с ними.
Граф Сигизмунд Владиславович вышел из кассы и отправился в кабинет «самого», как звали в конторе Корнилия Потаповича Алфимова.
— А, вашему сиятельству поклон и почтенье… — весело встретил старик Алфимов графа Стоцкого. — Садитесь, гостем будете.
— Здравствуйте, здравствуйте, почтеннейший Корнилий Потапович, — сказал, усаживаясь в кресло, граф Сигизмунд Владиславович.
— А вечерок-то у нашей почтеннейшей Капитолины Андреевны не удался…
— То есть как не удался?
— Верочка-то оказалась барышней с душком, да с характерцем…
— Н-да… Но ведь это достоинство…
— Как для кого, для вас, молодых, жаждущих победить, пожалуй, ну, а для нас, стариков, которая покорливее, та и лучше…
— Пустяки, для вас не может быть непокорных… У вас в руках современная сила — золото…
— Мало из молоденьких-то это понимают… — усмехнулся Корнилий Потапович.
— А мать-то на что… Внушить…
— Так-то оно так… А все же, как она вчера к этому молодцу прильнула, водой не разольешь… Кто это такой?.. В первый раз его видел…
— Это Савин… Мой хороший друг…
— Савин… Савин… Это самозванец?..
— Да, пожалуй… Современный, если хотите…
— Позвольте, позвольте… Припоминаю…
И перед стариком Алфимовым пронеслись картины прошлого, он вспомнил «крашеную куклу» — Аркадия Александровича Колесина, Мардарьева, его жену, разорванный вексель и нажитые на этом векселе и на хлопотах о высылке Савина из Петербурга деньги.
Он не знал Николая Герасимовича, и Николай Герасимович не знал его.
Неужели теперь он, как бы в возмездие за сделанное ему зло, отобьет от него Веру Семеновну Усову, от которой старик пришел вчера положительно в телячий восторг?
— Так это Савин?..
— Да, Савин…
— Он ей голову как раз свернет…
— Едва ли… Мать зорка, не допустит…
— Что мать с девкой поделает, как взбесится… А хороша! Славный, преаппетитный кусочек…
— Что говорить, султанский…
— Султанский, это правильно…
У старика у углов губ показались даже слюнки.
Графу Сигизмунду Владиславовичу даже стало противно.
Он переменил разговор.
— Что с вашим Иваном? — спросил граф.
— А что?..
— Точно его кто в воду за последнее время опустил, я сегодня был у него, сидит, точно его завтра вешать собираются…
— Уж не говорите… Сам вижу, как малый сохнет; уж я пытал его, не влюблен ли?..
— Что же он?
— Говорит, нет… Может вам, ваше сиятельство, по дружбе проговорился.
— Я-то знаю, да не то это…
— Знаете… В кого же?
— В Дубянскую он влюблен, в Елизавету Петровну…
— Она кто же такая?
— Бывшая компаньонка Селезневой.
