заговаривал. Он всегда держался учтиво, даже с врагами, и вряд ли кому во всех трех долинах доводилось видеть его вышедшим из себя. Многие почитали это признаком слабости, но женщины, куда более прозорливые в подобных делах, не сомневались в мужестве Касваллона.
Причина, по которой он не изувечил охотников, не имела ничего общего с трусостью, и его друзья находили ее вполне уважительной. А недругам, которых ничто не могло бы удовлетворить, Касваллон попросту и не говорил ничего.
Мэг тревожилась, как бы эта ненависть не довела клан до кровной вражды, но тревоги ее относились к будущему, а у горянки всегда столько дел на сегодня, что отвлечься немудрено.
2
Гаэлен, не ведая о раздоре, причиной которого стал, медленно разматывал повязку на голове.
С бесконечной осторожностью он очистил веки от запекшейся крови и приоткрыл двумя пальцами глаз. Пещера, на которую он смотрел, постепенно обрела четкость, но осталась подернута розовой дымкой. Гаэлен посмотрелся в серебряное зеркальце. Шрамы на лбу и скуле он встретил невозмутимо, но сам глаз, воспаленный и налитый кровью, делал его похожим на демона.
Оракул выбрил ему макушку, чтобы наложить швы. Волосы уже отрастали, но около шрама сделались совершенно белыми.
В этот миг Гаэлен ощутил, что его страх перед аэнирами рассеивается, как туман поутру, уступая место куда более сильному чувству.
Ненависть овладевала им, наполняя душу жаждой отмщения.
Три недели он провел в пещере и рядом с ней, глядя, как горный дрок наливается золотом от дождей и солнца. Он видел, как тают на горах снежные шапки, видел молодых оленей, выходящих из леса к быстрым ручьям. Бурый медведь вдалеке метил когтями ствол вяза, кролики на рассвете резвились в высокой траве.
Вечерами они с Оракулом разговаривали, сидя перед огнем. Гаэлен усваивал историю кланов, заучивал имена героев. Был Кубрил по прозвищу Черный Засов, первым поднявший великий Ворл-камень; был Григор Огненный Плясун, сражавшийся с врагами в собственном пылающем доме; были Железнорукий и Дунбар. Могучие мужи, горцы.
Не все они, к немалому удивлению мальчика, были Фарленами. Кланы вопреки обоюдной ненависти чтили общих героев.
— Не пытайся пока понять это, — говорил Гаэлену старик. — Мы и сами-то себя с трудом понимаем.
В последний вечер месяца Оракул снял своему подопечному швы и объявил, что тот готов вступить в мир живых.
— Завтра придет Касваллон, и ты решишь, что тебе делать дальше — оставаться или уходить. В любом случае мы с тобой расстанемся как друзья, — торжественно заверил старик.
У Гаэлена свело живот.
— А нельзя ли мне просто еще немного побыть здесь, с тобой?
— Нет, мой мальчик. — Оракул потрепал его по щеке. — Несмотря на удовольствие, которое доставляет мне твое общество, так не положено. Будь готов, потому что Касваллон придет рано, с рассветом.
Полночи Гаэлен не мог уснуть, а потом ему приснился горец с расплывчатым лицом, перед которым он чувствовал себя полным болваном. Горец приказал ему бежать, но Гаэлен увяз ногами в грязи; тогда горец рассердился и ударил его копьем. Мальчик проснулся весь в поту и пошел к ручью мыться.
— Доброе утро. — На прибрежном валуне сидел высокий мужчина в травянисто-зеленом плаще и кожаном камзоле. На груди он носил перевязь с двумя тонкими кинжалами, на боку охотничий нож. Штаны из зеленой шерсти с кожаной шнуровкой до колен плотно облегали ноги. Темные волосы падали на плечи, глаза цветом напоминали морскую воду. Выглядел он лет на тридцать, хотя мог быть и старше.
— Вы Касваллон?
— Верно. — Мужчина встал, протянул руку. Гаэлен быстро пожал ее и отпустил. — Пройдемся и поговорим о вещах, которые близко тебя касаются.
Не дожидаясь ответа, Касваллон повернулся и медленно зашагал к лесу. Гаэлен, потоптавшись на месте, подобрал с камня свою рубашку и пошел следом. Касваллон что-то достал из котомки, оставленной им у поваленного дуба, и уселся на ствол, оплетенный плющом.
Делая все это, он не сводил глаз с идущего к нему Гаэлена. Мальчик, высокий для своих лет, обещал стать еще выше. Восходящее солнце зажгло его волосы золотом, но над свежим шрамом на лбу сквозила серебряная полоска. Рубец на щеке оставался пока красным и вздутым, на левый глаз страшно было смотреть, но Касваллон остался доволен волевым подбородком, прямой осанкой и тем, что парень глядел ему прямо в лицо.
— Я принес тебе кое-что из одежды.
— Мне и своей хватает, спасибо.
— Может, и хватает, но в такой серой изношенной рубахе ходить не годится, да босиком по горам далеко не уйдешь: тут и острые камни, и ежевика. Без пояса с ножом жить опять-таки затруднительно.
— Еще раз большое спасибо. Я расплачусь с вами, как только смогу.
— Как скажешь. Примерь-ка. — Касваллон бросил Гаэлену зеленую шерстяную рубашку с кожаной оторочкой и кожаными накладками на локтях и плечах.
Гаэлен скинул свою серую и натянул эту. Она оказалась ему как раз впору, и таких красивых вещей он никогда еще не носил. Стянув на поясе мешковатые зеленые штаны, он сел рядом с Касваллоном, чтобы зашнуровать их. В завершение горец вручил ему пару мягких кожаных башмаков и широкий белый пояс, на котором висел в ножнах клинок с костяной рукояткой. Башмаки оказались тесноваты, но Касваллон сказал, что они скоро разносятся. Гаэлен обнажил нож, обоюдоострый и загнутый как полумесяц.
— Одна сторона, чтобы резать дерево и скоблить шкуры, вторая для свежевания. Как оружие этот нож тоже неплох. Держи его острым — точи каждый раз перед тем, как спать ляжешь.
Гаэлен нехотя вернул клинок в ножны и подпоясался.
— Зачем вы все это для меня делаете?
— Хороший вопрос, и я рад, что ты начал с него. Вот только ответа у меня нет. Я видел, как ты полз, и восхищался твоим мужеством, пересилившим боль и слабость. Потом ты добрался до леса и тем самым сделался сыном гор. Теперь клан за тебя в ответе — так я толкую закон. Я всего лишь сделал еще один шаг и взял тебя к себе в дом.
— Мне не нужен отец. У меня никогда его не было.
— А у меня уже есть сын, родной сын, только это никакого значения не имеет. По клановому закону я называюсь твоим отцом, поскольку за тебя отвечаю. По закону равнин, если аэниры еще не отменили его, я бы, наверное, считался твоим опекуном. Все это означает, что я должен воспитать тебя и сделать мужчиной. После этого ты, хочешь не хочешь, будешь жить уже сам по себе.
— А как вы собираетесь меня воспитывать?
— Я научу тебя охотиться, сеять, различать приметы. Научу разбираться в погоде и в людях. Научу драться и скажу — что еще важней, — когда это следует делать. А самое главное, научу тебя думать.
— Думать я умею и так.
— Ты умеешь думать как городской сирота и вор. Посмотри вокруг и скажи, что ты видишь.
— Горы и деревья, — не глядя, выпалил мальчик.
— Э, нет. У каждой горы свое имя и своя репутация, а вместе они означают одно — родной дом.
— Это не мой дом. — Гаэлену стало вдруг неуютно в новой нарядной одежде. — Я городской житель и не знаю, выйдет ли из меня горец. Не знаю даже, хочу ли им становиться.
— Что же ты тогда знаешь?
— Ненавижу аэниров. Всех бы их перебил.
— Ты хочешь стать большим и сильным, оседлать вороного коня и совершить набег на селение
