аэниров?
— Да, хочу.
— Ты готов перебить всех, кто там есть?
— Да.
— Ты прикажешь аэнирскому мальчику бежать, погонишься за ним и вонзишь копье ему в спину?
— НЕТ! — выкрикнул Гаэлен. — Никогда!
— Рад слышать. Ни один горец этого бы не сделал. У нас, Гаэлен, тебе поневоле придется вступить в бой с аэнирами, но я к тому времени покажу тебе, как это делается. И вот тебе первый урок: откажись от ненависти. Она затемняет разум.
— Никогда я не перестану их ненавидеть. Они злобные убийцы и поступают бесчеловечно.
— Не стану спорить, ибо ты видел их в деле. Скажу тебе так: боец должен мыслить ясно и быстро, а действовать сообразно мыслям. Некоторая доля ярости нам полезна, поскольку придает сил, но ненависть глушит все прочие чувства. Она точно конь, который понес и мчится незнамо куда. Однако давай прогуляемся.
В лесу Касваллон стал рассказывать о Фарленах, о Мэг.
— Почему ты взял жену из другого клана? — спросил Гаэлен, когда они сделали привал у ручья. — Мне Оракул рассказывал. Сказал, это показывает, что ты за человек, но я все равно не понял.
— Скажу тебе по секрету, — прошептал ему на ухо горец, — я и сам толком не понимаю. Я влюбился в эту женщину, как только она вышла из своего шатра и попалась мне на глаза. Она пронзила меня, будто стрела, ноги мои ослабли, и сердце орлом воспарило ввысь.
— Она околдовала тебя? — широко раскрыл глаза Гаэлен.
— Точно, околдовала.
— Стало быть, она ведьма?
— Все бабы ведьмы, ибо каждая из них способна порой наводить чары такого рода.
— Ну, меня-то не обморочат.
— Верю. У тебя крепкая голова и стойкое сердце. Я это понял, как только увидел тебя.
— Смеешься?
— Ничего подобного. Этим не шутят.
— Ну хорошо. Если ты знаешь, что она обворожила тебя, почему ее не прогонишь?
— Знаешь, привык я к ней как-то. Она отменно стряпает, хорошо шьет. Вся одежда, что на тебе — ее рук дело. Зачем же бросаться таким добром, сам ведь я нитку в иголку и то не вдену.
— Да, правда. Об этом я не подумал. Как по-твоему, она и меня захочет околдовать?
— Нет. Она сразу поймет, что с тобой это не удастся.
— Ладно, тогда я останусь у тебя… ненадолго.
— Отлично. Приложи руку к сердцу и назови свое имя.
— Гаэлен.
— Полное имя.
— Это и есть полное.
— Нет. С этого мгновения ты Гаэлен из Фарлена, сын Касваллона. Повтори.
— Зачем тебе? — покраснел мальчик. — Ты сам сказал, что у тебя уже есть сын. А меня ты совсем не знаешь. Я… ни на что не годен. И не понимаю, что это такое — быть горцем.
— Я тебя научу. А теперь скажи свое имя.
— Гаэлен из Фарлена, с…сын Касваллона.
— Теперь скажи, что ты горец.
Гаэлен облизнул губы.
— Я горец.
— Добро пожаловать в мой дом, Гаэлен из Фарлена!
— Спасибо, — пробормотал мальчик.
— Вот что: у меня много дел на сегодня, так ты уж погуляй пока тут один. Завтра я за тобой вернусь, мы побродим несколько дней по вереску, узнаем друг друга получше, а там и домой отправимся. — И Касваллон без лишних слов зашагал вниз, к деревне.
Гаэлен, проводив его взглядом, достал свой нож и посмотрелся в него, как в зеркало. Радость бурлила в нем. Он спрятал нож и побежал показывать свои обновы Оракулу. По дороге он неожиданно для себя самого влез на валун десятифутовой вышины и посмотрел на горы по-новому.
Воздев руки к небу, он закричал во весь голос. Эхо ответило ему, и из глаз его брызнули слезы. Он слышал эхо впервые — ему казалось, что это горы зовут его.
— Я иду домой! — крикнул он.
— ДОМОЙ! ДОМОЙ! ДОМОЙ! — ответили горы.
Касваллон далеко внизу услышал это и улыбнулся. Парню еще многому надо учиться, многое надо преодолеть. Если он полагает, что вором в Атерисе быть трудно, что-то он скажет о фарленских парнях?
Низинник в горской одежде что овца, всякий его острижет.
И то, что он сын Касваллона, не сделает его жизнь более легкой.
Но пусть завтрашний день сам заботится о себе.
Три дня новоявленные отец и сын бродили по фарленским горам — высоко, где парят золотые орлы, и пониже, где медведи глубоко метят когтями молодые деревья.
— Зачем они это делают? — спросил Гаэлен, глядя на следы когтей.
— Это полезная вещь. — Касваллон скинул котомку наземь. — Они встают в полный рост и оставляют свои метины. Если чужой медведь до них не дотянется, он уйдет из этого леса, потому что здешний хозяин выше его, а стало быть, и сильнее. Заметим себе, что здесь живет хитрый зверь: он ведь и сам до своих меток не достает.
— Как же он умудряется оставлять их на такой высоте?
— Подумай, пока будешь собирать хворост, а я тем временем обдеру кролика.
Гаэлен отправился искать сушняк. Он ломал каждую хворостину, как учил его Касваллон, и отбрасывал те, где находил сок. При этом он то и дело оглядывался на дерево с метинами. Может, медведь валун к нему прикатил? Кто их знает, насколько они умны, эти звери. Потом, уже у костра, он высказал Касваллону догадку насчет валуна.
— Хитроумно, но неверно, — вполне серьезно ответил тот. — Теперь погляди вокруг и опиши то, что видишь.
— Мы сидим в лощине. Она защищает от ветра, и нашего костра в ней не видно.
— В лощине, но где именно?
Сверившись с горами, как учил Касваллон, мальчик ответил уверенно:
— На ее северном конце.
— А дерево где растет?
— На десять шагов к середине.
— А откуда зимой ветер дует?
— С севера.
— Представь себе эту лощину зимой.
— Здесь холодно, хотя и не очень ветрено. И все засыпано снегом.
— Скажи теперь, как медведь сделал метины.
— Понял! — завопил Гаэлен. — Он влез на сугроб, наметенный с северной стороны дерева.
— Превосходно.
— Он это случайно? Или нарочно придумал, чтобы одурачить других медведей?
— Мне нравится думать, что нарочно. Медведи, видишь ли, зимой спят. Не впадают в спячку, как другие животные, просто спят подолгу. Медведь вылезает из берлоги, только если оголодает, а тогда ему уже не до меток. Но дело тут не в медведе, а в том, как надо решать ту или другую задачу. Думай, и ответ найдется всегда. Природа нам круглый год такие задачи подбрасывает.
Ночью, улегшись спать под навесом, который соорудил Касваллон, Гаэлен стал перебирать в уме то,
