потрошить. Щит не взял, копье тоже, доспех простой – латы на себя мог переделать, а отдал бабнику горбатому. А самострел его глянь – будто игрушечный, но бьет хорошо вроде. Хитро устроен – будто демы придумали. Только зачем он нужен, если луком уметь пользоваться? А на лошади как держится? Будто навоза комок – видно, что боится скачки. А сейчас еще и в беспамятство впал – день лежал, ночь, и все утро тоже лежит.
– Ну и что с того? Заболеть каждый может.
– А остальное? А то, что тащит нас на погибель, – виданное ли дело границу пройти с таким медленным обозом? Да нас улитки обгоняют. Захоти он спасти народ – приказал бы бросить все и пешими уходить, на три-четыре отряда разделившись. Так вернее будет – хоть кто-то прорвется. И за помощью надо бы вперед гонца попробовать послать – может, солдаты короля ударят с другой стороны. Так нет – он вообще ничего не делает. Странно это… все дела его странные…
– Ну… Откуда нам знать, каким должен быть страж и какие у него замыслы? Ты стражей много видел?
– Вообще-то только одного – вот этого.
– Вот и я о том же.
– Все равно странный – не слышал я такого про стражей.
– А слышал, про мракян говорят, будто у них мужики платья носят, а бабы их вечерами на сеновал затаскивают и насильничают?
– Слышал, конечно.
– А я вот с купцом говорил, который к ним ходил. Тот рассказал, что враки все это – оттого они пошли, что бабы у них больно страшные, вот и принимали их чужие за мужиков в платьях.
– Это ты зачем рассказал?
– А затем – всему, что говорят, верить нельзя.
– Да? Так, может, тот купчина как раз и соврал.
– Может, и так.
Возничие замолчали, зато рядом послышался хорошо знакомый голос Арисата:
– Как он?
– Да никак – лежит и лежит, даже мух не отгоняет. Бубнит иногда в бреду что-то, но не понять ничего – язык не наш.
– Плохо… На привале Трею к нему надо – пусть посмотрит.
– Утром смотрела – ничего нового не сказала. Раны его затянулись, кашля и хрипов нет, а огнем горит. Только судороги прекратились, а то корежило вчера страшно – уж думали, что спина вот-вот лопнет.
– Потрогай его лоб.
– Ага! Если я его рукой коснусь, попугай мне перст отхватит, а то и два – клюв у него больно страшный! Он только Трею подпускает и Йену, да и то шипит на них иной раз, будто змей ползучий! Тука тоже терпит, и даже «здрасьте» ему говорит, а вот когда Цезер к стражу нагнулся, птица ему в глаз так ловко плюнула, что он потом целое утро богохульствовал! Сам и потрогай!
Зеленый молодец – службу несет. Если выберусь из этой передряги, лучшим вином угощу. Немножечко…
– Чего испугался – спит его попугай… вон – валяется пьяный в дымину… лапами кверху. Ладно, пусть им Трея занимается. А вы на привале соломы свежей постелите – эта уже слежалась. Дождавшись, когда воин отъедет, пессимист-возничий буркнул:
– Перебьется – он пока что на солому не жаловался. Вот гад – надо будет его запомнить!
– Как сэр страж? – Опять знакомый голос – на этот раз Тук пожаловал.
– А никак – лежит колодой.
– Раз живой, то встанет. Он парень крепкий и боевой.
– Ага – боевой! В жаркий день от горячки слег почти намертво! Дети малые его боевитее!
– Флом, болтаешь ты больно много, и только нехорошее. Что-то я тебя рядом с нами не заметил, когда сэр страж бурдюка в зад приголубил.
– Ну и что? Я на левой стене был – из лука стрелял. Зачем лучнику с огневым копьем бегать?
– Раз не бегал, значит, закрой свой рот на крепкий засов, а то напраслиной хорошего человека обижаешь.
– Да он все равно не слышит и не видит ничего.
– Вот как? Так что получается: все делать, значит, можно, если не видят? Ну ладно – учту. Как уйдешь ночью в дозор, жену твою тогда проведаю – сам, получается, разрешил.
– Это когда я такое разрешал?!
– Ты сказал, что если не видят и не слышат, то можно. Вот и схожу: не первый раз – дорогу помню.
– Ах ты! Да я тебе спину топором подравняю!
– Язык себе подравняй, а то отрастил до колена! Лучше другое отращивай, чтобы жена твоя за мной не бегала с просьбами срамными!
– Тьфу на тебя!
– Плеваться?! Н-на-а-а-а! – послышался приглушенный звук удара.
– Старшину сюда! Горбун Флома лупит! Опять! – заорал второй возничий.
Через несколько секунд вокруг начался импровизированный митинг: оскорбленный возничий отплевывался, Тук пытался вырваться из чьих-то рук, ругались сразу в три десятка глоток, и кто-то кого-то пытался бить. Обозный старшина подоспел быстро – его громоподобный голос легко перекрыл шум толпы:
– Это что здесь опять неладно?
– Да Тук с Фломом подрались.
– Он первый полез! – яростно взвыл возничий.
– Это так, Тук?
– А он в меня плюнул, – мрачно ответил горбун.
– Это так, Флом?
– А он сказал, что к моей жене ночью придет! И еще сказал, что это опять будет! То есть уже бывало, получается!
– Это так, Тук?
– А чего не прийти, если в прошлый раз ей это понравилось, и мне тоже?
Народ дружно расхохотался, хотя, почти уверен, Флом при этом не сильно радовался. Представив его рожу, не выдержал, улыбнулся. Странно, но от такого мышечного усилия голова не лопнула, как опасался.
– Глядите – страж зубы скалит, – выкрикнул кто-то. Да уж… с улыбкой у меня, похоже, проблемы…
– Арисат! – зычно проорал обозный старшина – его голос просто незаменим, если надо поднять мертвых.
– Может, ему просто сон хороший приснился? – несмело предложил опозоренный Флом.
– Ага – снится ему, как я к бабе твоей опять пришел, – поддакнул Тук.
– Да я тебя! Тьфу!
– А ну стоять! Обоим кнут организую! – опять крик старшины.
Похоже, надо приходить в себя начинать – отдохнуть мне не дадут. Попробую открыть глаза. Это не так просто – ведь веки весят десять тонн. Каждое. По миллиметру, со скрипом, скрипя зубами от натуги, пошли вверх. В глаза ударил свет, и я увидел людей. Лучше бы не смотрел…
Перед глазами будто туннель овального сечения, в котором, сильно искажаясь, шевелятся жуткие хари – кривые, заостренные книзу, ядовито-синего цвета. И глаза монстров – красные, светящиеся. Одна из них голосом обозного старшины удовлетворенно констатировала:
– В себя приходит! Ошибаетесь – это шиза пришла, с богатым набором галлюцинаций. Закрыл глаза – смотреть на такое не хотелось.
– Сэр Дан, вы слышите меня?! Голос Арисата – надо ответить, а то ведь не отстанет.
