пятки спряталось от неожиданности. Йена проделала это в три раза быстрее.
Только что лежала трупом на руинах импровизированного столика – и тут же непонятным образом оказалась на ногах. Левой рукой зажимает рану, в правой длинный узкий нож – тот самый, которым окорок резала.
Напади она первым делом на меня, убила бы легко – я, занимаясь самоуничижением, не смог оперативно отреагировать на ее воскрешение. Пока увлекался самобичеванием, она четко распределила цели по доступности и важности. И самой первоочередной признала не человека.
Лезвие ножа молнией устремилось за попугаем. Тот, выполнив некое подобие противоракетного маневра, чудом избежал расчленения на две половинки – лишь грязный кончик хвоста задело. В воздухе закружились кусочки перьев – новая, не знакомая мне Йена била невероятно стремительно.
После Зеленого настала моя очередь – нож горизонтальным движением метнулся к горлу. Но не перерезал – я успел прийти в себя настолько, что отшатнулся, делая шаг назад. Но все равно кожу цапнуло. Соседнему ополченцу не повезло – из рассеченной глотки кровь ударила фонтаном, зато дружинник, повторив мой маневр, избежал гибели.
Йена, поворачиваясь вокруг своей оси, практически единым замахом пыталась пройтись по горлу каждого из нас – двигалась она неестественно быстро. Подобно той твари, встреченной на верхнем ярусе убежища. Мужчины, противостоящие ей, уступали в скорости, но валенками не были – лишь один упал на первом ее обороте, а другому подрезала руку, защищающую горло.
Ее кружение прервал я – просто швырнул в нее топором. Слабо швырнул, почти без замаха – лишь бы сбить ее с ритма смерти, пока она не перерезала весь наш командный состав.
Топор обухом угодил ей в затылок. Удар для ее легкого тела оказался силен – Йена, потеряв равновесие, остановила свой смертоносный разворот, просеменила к стене. Выхватывая меч из ножен, кинулся следом, еще не зная, как ее остановить, но понимая, что отдавать ей инициативу нельзя.
Йена не стала оборачиваться на мою атаку – вмяла тело в замшелые камни, ловко, по паучьи, поползла наверх все с той же невероятной скоростью. Миг-другой – и она на гребне стены; приседает, чтобы одним прыжком раствориться в дождливом сумраке.
Не растворилась – из-за моего плеча выскочила черная змея, обвилась вокруг хрупкой ножки, выглядывающей из-под грязного края длинного платья, выпрямилась, потянула Йену вниз. Не удержавшись, она рухнула назад, спиной на наши мечи и топоры.
Сталь встретила ее еще в полете, но даже жуткие раны не остановили стремительную тварь, в которую превратилась девушка. С земли закрутила рукой, стремясь подрезать наши ноги. Лезвие ножа с силой прошлось по голенищу сапога, но не сбило меня со смертельного ритма – раз за разом колол извивающееся тело. Ни рубить, ни резать не мог – ее обступило сразу несколько воинов, занимавшихся тем же. Тесно здесь стало.
Секира прижала руку к земле, другой топор отсек ее у локтя – кровью из дергавшегося обрубка меня забрызгало с ног до головы. Плевать на возможную радиацию – главное, что нож перестал резать наши тела и доспехи. Вторая рука, а теперь еще хруст и нога… обе ноги. Приседаю, хватаю свой топор. Рукоятка короткая – снизу даже в тесноте можно размахнуться. Бью раз за разом, пока голова не отделяется от тела.
Туловище все еще живет – его мерзко корежит, оно фонтанирует кровью. Но это уже агония – даже я понимаю, – и отхожу от тела. Одуревшие от пережитого кошмара мужчины продолжают колоть, рубить, резать. Мясницкий угар прекращает зычный крик:
– А ну стоять!
Оборачиваюсь – у стены былинным богатырем замер епископ. Будто на голову выше стал – вид грозный, глаза сверкают. Из одной руки свисает черная змея длинного кнута (так вот кто тварь на землю вернул), в другой поблескивает длинный узкий кинжал.
Странно, но все послушались. Такому требовательно-властному голосу трудно сопротивляться.
Расступились в стороны, не спуская глаз со все еще подрагивающего изрубленного туловища. Кто-то неистово крестится раскрытой ладонью, другие тихо бормочут молитвы, на земле, зажимая ладонями рассеченное горло, хрипит умирающий. А за стеной обыденно гудит лагерь – звенят крышки котлов; расправляясь с древесиной, собранной на дрова, стучат топоры; ржут лошади, кричит детвора, гомонят женщины. Никто ничего там еще не знает – стены пристройки надежно скрывают происходящее.
Замерли – стоим молча. Приятно видеть, что в шоке не только я. Хотя чего тут приятного – я-то как раз ожидал всякого, а эти люди собирались попить вина и перекусить. Облом получился эффектный…
Арисат шагнул вперед, к туловищу, присел. Сверкнул нож, лезвие с натугой погрузилось в подрагивающую плоть. В разрез полезла рука – от этой омерзительной картины к горлу вновь подступил комок.
Воин поднимается, поворачивается ко мне, протягивает руку. На раскрытой ладони – комок из фигурно закрученной проволоки, облепленный слизью, кровью и какими-то тонкими корешками.
– Черное сердце, – срывающимся голосом произносит Арисат.
– Господи, да я чуть в штаны не наделал! – охнул Цезер.
– А я наделал… – без стыда произносит ополченец, баюкающий подрезанную руку. Покосился на уже затихшего его коллегу – этот затих навсегда.
– Как вы догадались? – опять Арисат. Не уточняю, что он имел в виду, – и так понятно.
– Попугай… На нее шипел попугай…
– Да вроде не сильно и шипел – на меня, бывает, сильнее шипит, – удивляется Арисат и поспешно, чуть испуганно, добавляет: – Но я не опоганенный ведь! Просто не нравлюсь я птице!
– Да я тебя и не подозреваю. Зеленый, бывает, и на меня шикает, когда не в настроении. Но на нее он шипел всегда. Не сильно, недолго, но всегда, когда она проходила мимо. Шикнет – и с задумчивым видом затихает: будто видит, что с ней непорядок, но сомневается. Я проверил ее на похоронах Флориса – ходил вокруг толпы, когда все собрались. Попугай беспокоился, только когда приближались к ней.
– Так вы еще тогда про нее все поняли?! – поразился Арисат. – И все это время делали вид, что с ней все в порядке?! Господи всемогущий – да она ведь раны ваши штопала и кормила-поила! И при больном сидела! Как же вы это терпели?! Почему же сразу ее не прибили?!
– Убивать ее? Зачем?! Да ведь это удача, что она была с нами!
Подойдя к телу, нагнулся, выпрямился, положил на бочонок отрубленную голову.
– Арисат – взгляни на нее. Помнишь, я тогда, в Талле, говорил, что среди нас есть те, кто связаны с погаными? Кто все о нас рассказывает? Ты ведь не поверил, что такие могут среди вас оказаться. Теперь веришь?
– Теперь – да, как тут не поверить. Только не предавала нас Йена. Она… она хорошая была – честная. Опоганили ее тогда, по зиме, а мы не поняли этого… Наш промах… Сам не пойму, как такое получилось – никогда не видел подобного. Как же хитро все у них получилось… Это что получается?! Нападение на священника было задумано только ради нее?!
– Наверное… Удобно очень для погани. Все погибают, но остается красивая юная вдова. Она потрясена смертью мужа и друзей – становится тихой, молчаливой. Ее жалеют, и изменение характера объясняют пережитым потрясением. Отличные условия для внедрения к вам опоганенного. Сэр Флорис берет ее под свою опеку: она вхожа в его избу в любое время. Кормит и поит вас на всех пирушках, слышит все, что говорится на любых советах. Знаете, что король сейчас сил не жалеет, нанося удары по погани везде, где можно и нельзя? Потому вас и не раздавили сразу – терпели чужих в центре опоганенных земель. Знали, что беды от вас не будет – у вас же Йена есть, которая всегда присмотрит. Если что не так, то заранее предупредит. Не подумали, почему на вас напали, как только я появился? Нет?! Так я поясню: забеспокоились они, получив такие новости. Страж – это серьезно: мало ли, что у него на уме. Это с вами все ясно и понятно, а он неизвестно что учудит… И без меня бы начали давить, только позже – не может Кенгуд вечно на себя всех отвлекать.
В пристройку, гремя железом, вошел Тук. Замер на пороге, отвесил челюсть до земли:
– Э… это чего у вас тут такое?! Не тратя время на объяснения, требовательно спросил:
– Нашел?
– Вот, – Тук протягивает холщовый мешочек.
– Что там?
