долгом оповестить всю страну. А русские отплатят нам той же монетой. И парочка лучших моих сотрудников вылетит из Москвы, получив под зад коленом. А где мне взять им замену, а, Кэри? Когда работать никто не хочет и не умеет?
Я изобразил лицом нечто вроде сочувствия.
— Какого черта, — продолжал Пабджой, — нам не дают действовать спокойно, как подобает цивилизованным разведчикам? Зачем подымать трезвон по поводу каждого третьестепенного шпиона?
— Действительно — зачем?
— Поговорю-ка я с кем-нибудь из русских, — задумчиво сказал Пабджой. С Геннадием, скорее всего. Может, уладим как-нибудь. Но Киллигрю такую кучу расшевелил, черт бы его побрал…
На том я и ушел, а когда полчаса спустя он меня снова вызвал, в его кабинете восседал Хенк Мант — раскинулся в кресле с блаженным видом.
Минут двадцать я отчитывался — пришлось ввести американца в курс дела, ничего не скрывая: изложить историю Марка Сегюра и объяснить, как я вышел на Бракони. Пока я говорил, Эндрью Пабджой помалкивал, вертя в пальцах карандаш и только потом задал вопрос:
— А к Маршану имеют отношение все эти дела?
— Маршана подозревали в предательстве. Маршан часто бывал в Конше заметьте, столь занятой человек находил время для визитов в такую дыру. В Конше жил Бракони — человек, располагавший не соответствующими его статусу коммуникациями. Во время войны он был знаком с Маршаном. То есть, мы установили, что министр был связан с заведомым шпионом.
— Мое мнение, Чарли, — попыхивая трубкой, произнес Хенк, — что такая связь неспроста. Хотя у нас и нет пока доказательств, что они лично встречались.
— Людей вешали и с меньшими уликами, — возразил я.
— Ну уж нет, — сказал Пабджой, — Только не у нас в Британии.
Я почувствовал раздражение:
— Вы хотите сказать, что не верите, будто Маршан был связан с Бракони?
— Я хочу сказать, что мой отчет министру не прозвучит достаточно убедительно.
— Согласен с Эндрью, — поддакнул гость. — Нужны дополнительные данные.
— Конечно, нужны. Я и собираюсь их добыть, — сказал я.
— Каким образом?
— Просмотрю документы гестапо и военной разведки — куда, кстати, ваши военные подевали их, когда забрали из Лиона?
— Они в Берлине. В Целендорфе — там находится специальный центр. Только, знаешь, у Барбье мало нашлось интересного.
— Не очень я этому верю, но неважно. Могу я познакомиться с тем, что хранится в Целендорфе?
— Рад буду помочь. Я свяжусь с нашим представителем.
— Кто там у вас, все ещё Уолтер Бейли?
— Он самый.
— Я его знаю, разыщу на месте.
— Он мог бы тебя встретить в аэропорту.
— Вот еще! Каждая собака в Берлине знает, чем занимается старина Уолтер. На публике с ним лучше не появляться.
— О кей, — сказал Хенк, — Было бы неплохо посмотреть эту штуку в Конше. У нас есть люди, которые в этом здорово разбираются.
— Подождем, что Гарри скажет. Пусть будет первооткрывателем.
Пабджой по внутреннему телефону попросил Пенни, чтобы она пригласила Гарри. И первым делом, когда тот пришел, спросил, нужна ли помощь.
— Спасибо, нет.
— Уверен?
— Вполне.
— А то наши американские друзья готовы…
— Не надо, спасибо.
Получилось несколько неловко, и Гарри попытался смягчить свой отказ:
— Я знаю ребят из американского спецподразделения. Если что — я с ними свяжусь. Но у нас и свои специалисты неплохие.
— Когда будет готов полный отчет?
— Денька через три-четыре.
— Отлично, — сказал Хенк, Но мои люди всегда рады оказать услугу, не стесняйтесь к ним обратиться.
— Спасибо, — повторил Гарри уже в дверях, — ничего нам не надо.
Когда ушел и Хенк, Пабджой сказал:
— Надо бы Вавра попросить послать кого-нибудь в этот Конш.
— Если он этого не сделал до сих пор, то теперь уже там делать нечего, — я вспомнил 'мерседес' на дороге. — Разве что мы выразим таким образом готовность к сотрудничеству.
— Ладно, я с ним поговорю потом, — сказал Пабджой.
В тот же вечер я позвонил Отто Фельду.
— Возвращаюсь завтра в Париж, — сказал я ему, — Надо бы повидаться. Может, позавтракаем вместе?
— Дурацкая американская привычка — деловой завтрак. Что, плохи твои дела?
— Хуже некуда. Но, может, мне это только кажется.
— Ладно, приду. Закажи мне овсяные хлопья.
За едой — у него хлопья, у меня яичница — я объяснил ситуацию.
— Понимаешь, это задание не хуже всякого другого, но никогда ещё я не ощущал себя в таком проигрыше. А тут ещё Хенк Мант норовит стать хозяином положения.
— Чем я могу помочь?
— Ты не находишь, что все эти копания в прошлом Маршана — дурацкая затея?
— Конечно, нахожу. В том смысле, что расследования такого рода никогда не приносят того результата, который с самого начала ожидается. Какой-нибудь результат да будет, только не тот, на который рассчитываешь.
— Тогда на кой черт я время теряю?
— Это ведь твоя профессия, не так ли? Кто ты такой, приятель, чтобы получать радость от работы, чем ты лучше остальных?
— Звучит хорошо, только я не о том. Вот уже три человека умерли — и ещё кто-то умрет. Может, я сам. А чего я, собственно, добиваюсь?
— Чтобы премьер-министр получил ответ на свой вопрос — неважно, правдивый или нет. А тебе, если уцелеешь, дадут новое задание — столь же идиотское. — Произнося это, Отто с наслаждением уплетал свои хлопья и попросил ещё кофе.
— Отто, знаешь, я иногда думаю, что с работой надо завязывать. Не то, чтобы нервы не выдерживают — нервы у меня в порядке, — но просто хочется делать что-то, что имеет значение и смысл.
— А контрразведка, ты считаешь, не имеет ни значения, ни смысла?
— Другому бы не сказал, а тебе скажу: не имеет.
— Другой бы тебя и не понял, а я пойму. Может, Кэри, ты не в достаточной степени неврастеник. У неврастеников, как ни странно, большое преимущество. Когда они подключают к работе эту свою неврастению, то вся их энергия, все чувства идут в дело. И не мучаются они сомнениями, заботами всякими. Неврастеничный кэгэбэшник исступленно ненавидит американцев — и этой ненавистью жив, она ему помогает. Другой какой-нибудь псих одержим интригами, заговорами, конспирацией — весь мир против него, чистая паранойя. Зато она делает его прекрасным агентом. А ты, Кэри, слишком здоровый малый, чтобы играть в такие игры. Ты ведь любишь женщин, правда?
— Люблю.
— А хорошо приготовленного цыпленка под соусом?
