— Спасибо, Альфред, — Шаван поежился, но все же спросил:
— А как там мое досье?
— Не запятнано, — ответил Баум. — А если ты выполнишь мое условие и будешь сообщать нам о своих контактах с ЦРУ, то это послужит только украшению твоего досье.
Шаван нахмурился.
— Приходится верить тебе на слово, Альфред. Деваться-то некуда, — он протянул свою огромную лапу, сгреб со стола листок со своими показаниями и, смяв, сунул в карман, — Тебе ведь они больше не нужны?
Баум не предпринял ни малейшей попытки воспрепятствовать ему. Вместо этого он набрал номер внутреннего телефона:
— Машину с шофером. Чтобы отвезти домой господина Шавана.
После его ухода Баум позвонил снова, на сей раз дежурному в министерство иностранных дел: не наблюдалось ли в последние двое суток отъездов или приездов советских дипломатов. Дежурный обещал узнать и перезвонить. Звонок последовал через час: некий Терешвили, второй секретарь посольства отбыл в Москву нынешним утром. Тем же рейсом Аэрофлота отправился Власов — корреспондент ТАСС. Оба заявили, что обратно не собираются. Баум осведомился, что думают по этому поводу в русском департаменте МИДа.
— Несколько скоропалительно, но в общем ничего особенного, — ответил дежурный.
— Концы прячут, — сказал Баум. — Я обоих знаю — эти господа из КГБ. Я бы удивился, если бы с исчезновением Робертона не смылся бы кое-кто из русских.
— Между прочим, — спохватился я, — как насчет прессы? Сможете удержать её в узде?
— За ней присмотрит правительство.
— Даже за 'Юманите'?
— 'Юманите' ничего не значит. Они так часто кричали 'Караул!', что теперь на них и внимания никто не обратит. Им самим это отлично известно, потому коммунисты и решились выйти на вас.
— А все эти люди, которых сегодня допрашивали, — есть от них польза?
— Допросы — чистое очковтирательство. Если что интересное и всплывет, мы все равно этим не воспользуемся, — Баум скорбно покачал головой. Считайте, что это хорошая практика для моих ребят — вот и все.
— Пойду, — я поднялся, — Надо поспать. — Мы пожали друг другу руки, Спасибо за все.
— Благодарить не за что, мы должны друг другу помогать. Приятно было сотрудничать. Только лучше бы вы мне сразу рассказали о Брансоне и Жюле Робертоне — вместе мы бы придумали какой-нибудь удачный ход.
Я проспал до двух, в три пошел в 'Скриб' — любимый бар Артура. Он был там.
— Все кончено, дело закрыто, — сообщил я ему.
— Получил все, что хотел?
— Вот именно. Если я и правда что-нибудь хотел получить. Семь трупов и ничего не удалось добавить к счастью всего человечества. Ну и с французами я обошелся не совсем так, как хотелось бы.
Артур проворчал:
— Зато французы тебя утешили. Может, и шрама не останется.
Мы выпили и долго молчали.
— Милая была девочка, — сказал, наконец, Артур, глядя в свой стакан. Блестящее воспитание.
— Да черт с ним, с воспитанием. Просто она была милая…
— Понимаю твои чувства, старина.
— Нет, не понимаешь. Как я посмел быть таким самонадеянным, как посмел её жизнь поставить на карту. Только собой я мог рисковать, только собой. И я, идиот, ещё считал себя профессионалом!
— Все ошибаются, старина.
— Не повторяй банальных слов, Артур!
Я допил свой стакан, положил ему руку на плечо:
— Спасибо за помощь. И прости, что так и не рассказал тебе всю эту историю.
Из бара я отправился прямо в аэропорт Шарль де Голль. Купил внизу, в зале ожидания открытку с видом Эйфелевой башни и отправил Ариане Бонтан. 'Репортаж закончен, — написал я, — Знаю все ответы на все вопросы. Но, думаю, вам это теперь ни к чему. Спасибо вам обоим'.
Объявили мой рейс, и я поспешил по космического вида переходам в зал отправления.
ГЛАВА 26
Все мы уязвимы так или иначе, хоть и строим из себя крепких парней. Только у психопатов броня непроницаема.
Я обрушил свое горе на Отто Фельда — человека, чья специальность выслушивать других.
— Похоже, я обречен на поражения, — сказал я ему. — Даже если добиваюсь успеха, он оборачивается против меня. Ну закончил я блистательно дело Маршана — кто меня убедит, будто это великое достижение?
Пухлое лицо Отто хранило полную невозмутимость.
— Семь трупов, — продолжал я. — Семь смертей — и все, как одна, бессмысленны. Не нужны никому.
— Объясни.
— Французы это с самого начала поняли. Они предвидели скандал — и что же? Постарались притупить его, чтобы избежать ещё большего скандала. А мы что сделали? Охотимся за фактами, копаем, раскапываем старые грехи и страсти, убиваем нескольких людей и добываем, наконец, истину. Что дальше? Ужасаемся этой истине и приходим к тому же, с чего начали французы, стараемся её похоронить.
— А ты циник, приятель.
— Ну и что? Циникам легче встречать удары судьбы.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну взять хотя бы Маршана. Герой Сопротивления. Но влюбился — и эта любовь погубила его, он стал предателем. Он мог бы и не согласиться сотрудничать с гестапо — мало кто тогда на это шел. Мог бы умереть тогда же в концлагере Фресне или в Освенциме. Принял бы мученическую смерть за Францию. Но угроза нависла над любимой женщиной — этого он не вынес. Всю оставшуюся жизнь он эту самую Францию предавал. А ведь человек был тот же самый — ни хуже, ни лучше. Просто он когда-то сделал ошибку — влюбился…
— Это была не ошибка, а несчастный случай, — покачал головой Отто.
— В Париже я и сам был на волосок от несчастного случая, — сказал я.
— Профессия такая, — раздумчиво сказал Отто, — Не такие мы люди, чтобы всегда поступать правильно.
Некоторое время спустя я прочитал вдоль и поперек протоколы НАТО десять страниц, которые достал мне один приятель. Особого накала страстей в них не было, но кое-что любопытное я нашел: 'Председатель комитета безопасности заявил, что получил от директора ФБР сообщение о советском перебежчике. Некий Леонид Серов, третий секретарь советского посольства в Вашингтоне, прежде работал в Париже. Признался, что занимает высокую должность в КГБ и располагает важной информацией, касающейся государственной безопасности Франции. Допросы перебежчика начаты. Директор ФБР будет держать французское правительство и комитет безопасности НАТО в курсе дела.'
Если верить протоколам, это сообщение не вызвало никаких комментариев, заседание пошло дальше своим чередом.
— Вот кто спугнул Маршана, — сказал я Пабджою. — Он услышал сигнал 'Игра началась' и схватился за свои таблетки.
— Возможно, оно и так, — ответил он смутно. Я подождал разъяснений, но их не последовало…
— Мне кажется, — продолжал я, — раз уж он решился покончить с собой, то рассудил, что проглотить
