Санки, козел, паровоз

потом выяснилось — слепой, ковылял сзади, положив морду на спину подруги. Они не расстаются, и сейчас этой паре подыскивают хозяина. Там-то, в Англии, найдут…

Ни одна религия не наделила собаку душой. Зато эти самые души есть у костоломов и убийц, насильников и грабителей, растлителей и — профессиональных живодеров. Как же, как же — венцы творения.

Эта озабоченность собачьими судьбами сыграла с Виталиком злую шутку, когда они с Аликом Умным предавались одному из любимейших занятий — составлению списков «самых-самых», на этот раз — «самых великих русских поэтов двадцатого века». Поместив в первый десяток Сергея Александровича Есенина, сам Виталик еще не отдавал себе отчета, что не «Анна Снегина», и не «Черный человек», и не «Шаганэ ты моя» подвигли его зачислить Есенина в компанию Пастернака, Мандельштама, Блока, Ахматовой, а «Дай, Джим, на счастье лапу мне», «Утром в ржаном закуте» и решительный отказ поэта лупить по голове меньших братьев. Ну и, конечно, «Корова». Вот это:

Скоро на гречневом свее,
С той же сыновней судьбой,
Свяжут ей петлю на шее
И поведут на убой.

Жалобно, грустно и тоще
В землю вопьются рога…
Снится ей белая роща
И травяные луга.

Да и сам Маяковский рисковал впасть в немилость и отстать от группы лидеров, не вспомни Виталик об упавшей на Кузнецком лошади — хоть и с трудом, но перевесившей омерзение от, видимо, искреннего: «Стар — убивать, на пепельницы черепа»… Ну и этот, дай Бог памяти, Жак Превер, словно у Маяковского подсмотрел и поменял Кузнецкий на парижский пейзаж:

На площади Карусели
летом,
однажды,
предвечерней порой
случилась беда,
и струилась
кровь лошади
по мостовой.
И лошадь
стояла не двигаясь,
стояла на трех ногах,
и нога искалеченная,
вывернутая
свисала,
внушая страх.
Рядом
стоял не двигаясь
кучер.
Его экипаж
неподвижен был,
бесполезен был,
как стрелки на разбитых часах.
А лошадь молчала,
лошадь не жаловалась,
лошадь не металась тревожно.
Она стояла,
ждала чего-то
и была так печальна и так прекрасна,
что было невозможно
удержаться от слез.

Лошадиный же рьжий остров привлек его внимание к Борису Абрамовичу Слуцкому, а сеттер Джек — к Вере Моисеевне Инбер. Чудесное стихотворение:

Собачье сердце устроено так:
Полюбило — значит, навек!
Был славный малый и не дурак
Ирландский сеттер Джек…

Не помнишь? Он полетел с хозяином на аэроплане и вместе с ним разбился, не стал прыгать: «Господин мой, я останусь здесь». Правда, может быть, пес просто испугался? И все же.

Так что вкус «стихов виноградного мяса» окрашивался для Виталика оттенками, совершенно не имеющими отношения к поэзии.

А вот и твое последнее письмо из роддома. Дата на нем не стоит.

Не выкидывай приложенную бумажку, у меня там важные записи!

Мой дорогой!

Ты, конечно, не ожидал такой скорости с выпиской.

Не переживай, если чего не успел сделать, — я просто счастлива, что мы будем уже дома, т. к. чувствую себя прилично и девочка в порядке, а то вдруг тут подцепим что-нибудь, она или я, и застрянем.

Принесешь детское и взрослое — в двух разных пакетах.

Детское:

1) Одеяло шерстяное (мамино). Попробуй его вдеть в новый пододеяльник, только прогладь, а если не подходит, то просто одеяло.

2) Уголок (и если с пододеяльником, и если без него).

3) Чепчик розовый (в горошек) байковый.

4) Косыночку (белую).

5) Распашонку тонкую с зашитыми рукавами (чтобы больше подходила к розовому).

6) Распашонку байковую — розовую, с вышивкой.

7) Две тонкие пеленки (новые — те, что сложены и подогнуты, а старые — просто сложены).

8) Клеенку 25 ? 25.

9) Пеленку байковую розовую (тоже новую).