10) Ленту розовую.
Для меня:
1) Туфли лаковые бордовые.
2) Чулки.
3) Резиновый пояс (голубой, лежит в шкафу, где коричневая комбинация).
4) Трусы белые (там же).
5) Коричневая комбинация (лифчик не надо).
6) Платье в клетку.
7) Плагц красный (я думаю, что холодно, а если тепло, то не надо).
Приготовь, солнышко, по 1 р. няням, что выведут нас с Оленькой: одна детская няня, одна — моя.
Котинька, что не сделал — сделаем вместе. Приготовься бодрствовать ночь.
Целую, родной.
Оказывается, у меня мало молока, купи в аптеке рожок и соску, здесь дадут докорм. Весит Оленька 3550.
Приложенная записка:
Необходим докорм, 30–40 г. Молоко стерилизовать. Через неделю — в консультацию для контрольного взвешивания. Молоко годно сутки. Кормить через три часа семь раз в сутки. Сладкая водичка с ложки — 150 г, 1 ч. ложка сахара на 1 ст. воды. Ночью — ложек 10–15 сразу, а днем — по 5–6.
Оказалось, что море — серая полоска за окном вагона. За час до Евпатории она появилась слева по ходу поезда, совершенно заурядная. А говорили — море, море!.. Потом Виталик лизнул плечо вернувшегося в купе АНКа, который на стоянке успел окунуться. Чуть солоновато. Еще были ракушки — на шкатулках и так, сами по себе, увязанные в бусы и раскрашенные, не Бог весть что. Да, и полосканье носа и горла — мама заплывала подальше, набирала в бутылку воды почище.
О чем это я, Господи. Не могу забыть телефонный номер: Миуссы-один-восемь-восемь-девять-один. Чей? Баба Женя бормотала его под нос, крутя диск. Уж не тети ли Раи? Той самой, что лечила меня, потом устраивала тебя в роддом, потом опекала Ольгу, отвергла — к счастью — прописанные ей распорки от дисплазии тазобедренного сустава, потом — потом она впала в маразм и вскоре умерла. Такие вот Миуссы. А когда телефонным узлам раздали буквы, Миусский получил, кажется, Д. У нас в доме были целых две буквы: мой — Б3-81-42, Алика — К4-19-34.
Вот к Алику и вернемся.
Это, как выяснилось, пятьдесят лет назад Виталик написал на метровском билете и отдал его Жене. Той, с которой после знаменательного эксперимента с алкоголем встретился на горбике Устинского моста. А напомнила она Виталику об этом через полвека в Тургеневской библиотеке, где Алик давал сольный спектакль под названием «Встреча с читателями». Он теперь писатель, даже член. А книга его очень хороша, ах как хороша его книга. Он спустил с поводка свои раздумья об искусстве — и окунуться в это оказалось истинным удовольствием. И стихи свои читал, устремив голубой взор мимо и чуть выше. Там Арон с Сарой рифмуются с Ронсаром, дон Отелло — с Донателло. Во! Только после той книги стихи отдавали опереттой. И вдруг: «О город дивный мой, о нищий страшный город, осенний и босой, раздет, разбит, распорот…» А еще он шалит с переводами «Матушки Гусыни»:
Виталик вспомнил, как перекладывал Гусынины вирши для дочки. Перед этим стишком он тогда спасовал — легкость и изящество Самуила Яковлевича казались недостижимыми:
Ну и так далее. Теперь же лавры друга снова подтолкнули его к соревновательному настроению. Где, собственно, карты из оригинала? И что за образ короля-изверга: мелкого воришку — мечом? Правда, видать, тупым — преступник не пострадал.
Виталик поскреб затылок. И вот:
И хотя сам Виталик понял, что за Маршаком ему все равно не угнаться, Матушка Гусыня не оставляла его в покое целую неделю, принуждая то и дело хвататься за карандаш. «Посмотрим, посмотрим, —