созиданию, которое уже по своей сути настроено оппозиционно в отношении существующей системы. Возможно, все лучшее и будет извлечено в рамках существующей системы, но никакого дальнейшего развития не последует. Кто в СССР стал бы поддерживать Бретона и Арагона?»
В оценке Советского Союза, насколько можно судить, Сент-Экзюпери не изменял себе и оставался тем, кем он всегда был – индивидуалистом и нонконформистом. Это качество отличало Леона Верта, истинного «левого». Мнение Верта Антуан очень ценил и к его доводам всегда с интересом прислушивался именно в силу того, что и то и другое так часто отличались от его собственных. Эти двое могли бы никогда и не встретиться, если бы не упорство Рене Деланжа – главного редактора «Энтранзижан». Однажды он сказал Жану Люка (тесть которого близко сдружился с Вертом во время Первой мировой войны): «А не познакомить ли нам Верта и Сент-Экса?» Верт отнесся к идее прохладно: Сент-Экзюпери немного значил для него, а «Ночной полет» слишком приближался к восхвалению героя и не сочетался с его собственными анархо-троцкистскими и (говоря языком современных последователей Маркузе) антиавторитарными наклонностями. Но Деланж продолжал настаивать, и когда Верт, наконец, согласился встретиться однажды вечером в «Дё маго», чудо свершилось. Это была вовсе не встреча единомышленников, поскольку они никогда не переставали спорить между собой; но и для Верта и Сент- Экса их знакомство оказалось своего рода удачным ходом (говоря словами Жана Люка): дружба, если не сказать любовь, с первого взгляда.
Ничего более непредсказуемого, чем эта невероятная дружба между людьми, во многом столь кардинально отличавшимися друг от друга, назвать трудно. Начать с того, что Верт был на двадцать два года старше Сент-Экзюпери (он родился в 1878 году в Ремирмонте в Вогезах). Его дедушка был еврейским раввином, а дядя, Фредерик Раух, сумевший подняться до должности директора Эколь нормаль сюперьор в Париже, – философом. Молодой Леон унаследовал их схоластический талант и, учась в лицее Ампер в Лионе, добился первой награды по философии (и это среди сверстников по всей Франции!). Как и дядю, его, вполне логично, ждала блестящая академическая карьера, но Леон Верт по природе относился к числу мятежников и независимых мыслителей – черта, объединявшая его с Сент-Экзюпери. Поэтому, оставив родителей в Лионе, он сбежал из лицея, находя обучение там слишком скучным для себя, и отправился в Париж в поисках удачи в столице. Его приняли в качестве сюрвейанта, младшего преподавателя, присматривающего за тем, как занимаются учащиеся в католической школе, но вскоре изгнали, когда стало известно, что он водил учеников старших классов на длительные прогулки вдоль Сены, где позволял им курить, если они того хотели. Затем он оказался на должности частного секретаря писателя Октава Мирбо и начал работу над романом «Белый дом» – душераздирающей историей из его личного больничного опыта, который он приобрел за несколько недель пребывания там по поводу серьезного отита. Роману не повезло, он вышел в свет в 1913 году – в тот год увидели свет «Великий Мольн» Алена Фурнье и «Барнабут» Валери Ларбо. Каждый имел своих сторонников среди десяти членов комитета по присуждению Гонкуровской премии, в число которых входил и Октав Мирбо, не менее твердо решивший голосовать за «Белый дом» Верта. В результате этой литературной давки приз присудили четвертому роману – «Люди у моря» Марка Элдера, – абсурдное решение, положившее раз и навсегда конец последним клочкам изодранного престижа этой рожденной вне брака премии. Во время Первой мировой войны Верт пошел добровольцем на фронт и пережил весь ад нескольких лет в окопах, позже описав это в романе «Клавель-солдат», который может выдержать сравнение с «Огнем» Анри Барбюса и «Маленьким деревянным крестиком» Ролана Доржеле, с произведениями «До свидания, все это» Роберта Грейвса и «Смертью героя» Ричарда Олдингтона, и даже с самым знаменитым из романов того времени – «На Западном фронте без перемен» Эриха Марии Ремарка. Однажды Верт увидел шестерых солдат, погибших только потому, что офицер посчитал необходимым убрать средь бела дня лопаты, которые они оставили на бруствере после ночного рытья траншеи. Это зрелище убедило его, как, впрочем, Первая мировая война убедила Луи-Фердинана Селина и многих других, что ничто не в состоянии превысить глупость менталитета военного. Но не менее типично для Верта и другое. После речи папы римского, выступившего с осуждением войны, он заставил замолчать антиклерикального школьного учителя следующими словами: «Не время критиковать папу римского, когда он хоть раз произнес нечто, не лишенное смысла».
От антимилитаризма – всего лишь крохотный шаг к воинствующему пацифизму, и Верта после войны приняли в свои распростертые объятия Ромен Роллан и Жорж Бессон, основатели «Кайе д'ожурдюи». Подобно многим другим социалистам-энтузиастам, он предпринял паломничество в Советский Союз, но его как троцкиста арестовали в Варшаве и препроводили на некоторое время в одну из тюрем Пилсудского. Ему повезло больше в 1925 году, когда он совершил поездку по Индокитаю (Жид ездил примерно в то же самое время в Конго). Свои наблюдения и выводы он включил в книгу исключительно антиколониальной направленности. Позже непродолжительное время Верт работал в качестве главного редактора «Монд» – «антифашистского» еженедельника, который Анри Барбюс основал в 1928 году, вложив в дело 13 миллионов франков, переданных ему Анатолием Луначарским, бывшим советским наркомом образования. Работа приводила его в восторг. С еженедельником, помимо Ромена Роллана, сотрудничало целое созвездие выдающихся авторов – Максим Горький, Альберт Эйнштейн, Мигель де Унамуно (изгнанный диктатурой Примо де Риверы). Неприятности начались, когда первоначальный капитал закончился, а Москва стала затягивать финансовую петлю. Помимо этого, Верт счел невозможным проглотить новую линию партии. Революционный пыл Верта, прежде всего, был индивидуалистическим, и это послужило началом постепенного разрыва с Барбюсом, Анри Валоном и другими коммунистами, бывшими когда-то в числе его друзей.
Еще накануне Первой мировой войны Верт прекратил писать для «Пти паризьен», когда консервативные редакторы этого издания не опубликовали статью, написанную им в поддержку бастующих рабочих порта в Сен-Назере. Позже он отказался писать обзоры по книгам для коммунистической ежедневной газеты «Юманите»: ее редакторы объяснили ему, что не следует проявлять излишнюю независимость в подаче материала. Иконоборец в Верте заставлял его сочувствовать Леон-Полю Фаргу, написавшему особо похвальную статью о нем в середине двадцатых. По той же самой причине он стал сочувствовать и Анри Фабру (редактору «Журналь дю пёпль», с которым Верт также сотрудничал), чей офис стал приютом для других свободомыслящих энтузиастов, таких, как поэтесса Северин, Г.П. Гассье (первый и на протяжении многих лет единственный карикатурист «Канар аншене»), Риретт Метрежан (о которой скоро пойдет речь) и, не в последнюю очередь, неудержимый Анри Жансон, друг Сент-Экзюпери.
Жансон, не относившийся к числу людей, страдавших от скуки, описывал Верта как «невысокого, в очках человека, с заостренными чертами лица, ни в коей мере не злобливого, для которого чужие картины и чужие книги давали средство к существованию и кто мог вытянуть целую философию из своей курительной трубки». Анархистом и свободным мыслителем Верт, возможно, и был, но за всем этим стояла основательная мудрость курильщика трубки. И именно этот элемент основательности, это отсутствие банальности, эта бескомпромиссная искренность (как отличается это от покровительственного тона, с которым Валери обратился к Мальро: «Меня интересует только ясность, мне не интересна искренность») позволяли Сент-Экзюпери чувствовать себя в своей тарелке с Вертом. За большими круглыми стеклами очков прятались пытливые, близко посаженные глаза, делавшие его похожим на сову, и он однажды нарисовал свой профиль с птичьим клювом вместо носа. Его большой лоб ученого и тонкие губы производили обманчиво чопорное впечатление, и некоторые друзья Сент-Экзюпери с трудом принимали его нарочито неторопливую манеру говорить и думать как слишком уж тяжелую и педантичную в сравнении с их собственным бойким нравом. Но когда Верт бывал в настроении, он, подобно Сент-Эксу, мог вывести любую, даже степенную, компанию из ее послеобеденной летаргии цветистым речитативом самых непристойных казарменных баллад.
Даже троцкизм Верта проявлялся скорее инстинктивно, нежели сурово и догматично. Всю Первую мировую войну он вместе с солдатами-фронтовиками боролся против армейской иерархии. Когда в России между Сталиным и его соперниками началась жестокая схватка, его симпатии автоматически оказались на стороне побежденного и проигравшего, которого, как и его самого, звали Лев (после изгнания из Советского Союза он провел большую часть 1934 года во Франции). То же самое человеческое чувство заставило Верта оказывать дружескую поддержку другой жертве сталинского притеснения, Виктору Килбачичу, больше известному под его вымышленным именем Виктора Сержа. Верт представил его Сент- Экзюпери, и Серж вскоре стал таким же частым гостем в квартире на плас Вобан.
Автор книг «Дело Тулаева» и «Когда наступает полночь столетия» (которые выдерживают сравнение с
