«Вы едите салат, подобно козлам, и вы едите свинину, подобно свиньям», – вынес приговор европейцам неумолимо суровый марокканец, весь в синем, восседая под тентом, словно судья. И в тоне его сквозило бесконечное презрение.
Однажды двоим товарищам Сент-Экзюпери, пилотам Анри Делоне и Марселю Рейну, удалось взлететь на своих «бреге» после аварийного приземления на берегу. Дюжину бутылок воды «Перрье» пришлось вылить в один из радиаторов, который начал кипеть, но им пришлось оставить на месте крушения весь провиант и двух переводчиков, дабы облегчить взлет. На следующий день двое этих выносливых марокканцев, пройдя длиннющий путь, добрались до Джуби. Их глаза сверкали так же ярко, как серебряные лезвия их кинжалов. Прежде чем переводчики направились в свою палатку, пилоты пригласили их в свою хибару выпить чай и поесть бисквиты. Наконец, после долгих уговоров, один из них поведал, как их настиг караван, направляющийся на юг. В предвкушении добычи погонщики верблюдов развернули караван и направились назад, к тому месту на берегу, где потерпели аварию два «бреге». Презрительно откинув несколько бутылок вина (ведь алкоголь запрещен Святой Книгой), погонщики разворошили оба мешка с овощами и забавлялись, пиная цветную капусту и салат по всему берегу.
Странно было жить подобным образом, втиснутыми в небольшое пространство между морем и песком, словно какие-то рачки или моллюски, выброшенные на берег приливом. Во время прилива вода плескалась совсем близко, прямо у их хибары, и Сент-Экзюпери мог почти касаться волны, протянув руку из окна. С другой стороны виднелась пустыня и призрачные ночью очертания бессоно-ангара, где размещались четыре самолета базы. Спать приходилось на досках, прикрытых матрацем, заполненным тонким слоем соломы. Кувшин с водой, металлический таз, пишущая машинка, горстка книг и журнал авиалинии завершали скудный декор. Имелись еще одна спальня для транзитных пилотов и «комната отдыха», украшенная фотографиями красоток, вырезанных из журналов, которые соблазнительно кивали со стен вечером при свете шипящей керосиновой лампы, совсем как у первых поселенцев на Диком Западе. Часто снаружи раздавались звуки, напоминавшие шум дождя, но легкое постукивание по рифленой крыше происходило всего лишь из-за ночного конденсата сырого воздуха. Для развлечения нашелся старый граммофон со сломанной пружиной, которую приходилось поворачивать рукой, и это приводило к частому повреждению иглы, отказывавшейся работать прямо на середине пластинки. Когда набиралась компания, Сент-Экзюпери развлекал приятелей карточными фокусами, которые становились все сложнее, поскольку он рылся в руководствах для профессиональных фокусников. Он также организовывал телепатические сеансы и время от времени ошеломлял остальных остротой своей интуиции.
Оставаясь один, он часто читал, но редко – романы. Скорее Платона или Аристотеля, Бергсона или Ницше или какой-нибудь научный трактат, к которым он испытывал ненасытный аппетит.
В Джуби его основными сослуживцами были механики Маршаль, Абграл и Тото. Настоящий мастеровой, Маршаль в случае крайней необходимости мог работать без остановки сорок восемь часов. Тото был несколько другой. Он имел неизлечимую слабость к перно и красному вину. Дора, впервые встретившемуся с Тото в эскадроне на Первой мировой войне, в конце концов пришлось уволить его за слишком частые выпивки. Через несколько недель он натолкнулся на печального механика, сколачивающего ящики на небольшом складе: выполнял случайную работу для какой-то компании-филиала. Тронутый такой преданностью Латекоэру, Дора снова принял Тото на работу, но дабы предотвратить его отрицательное влияние на новичков, прибывающих в Монтодран, сослал его в Джуби.
Здесь, между приступами запоя, он заведовал кухней, умело применяя паяльную лампу каждый раз, когда горелки на его печи засыпал летящий отовсюду песок. Ему помогал величественный метрдотель – высокий, бородатый мавританец, чья высушенная фигура скрывалась под ниспадавшим плавными складками одеянием. Его знали как Аттилу, и все нужно было объяснять ему жестами, так как он не понимал ни слова по-французски.
К другим «пансионерам» относились кот, собака, шимпанзе, изъяснявшийся птицеподобным щебетом, и даже гиена, которую приходилось привязывать снаружи во время еды. Иногда прибавлялась газель, бесшумно появлявшаяся из ночи, прижимая свой мягкий нос к оконному стеклу. Сент-Экзюпери также поймал и попытался приручить песчаную лису, крошечное существо с огромными ушами. Но она оказалась слишком чужой, чтобы поддаться одомашниванию. Он писал своей сестре Габриэлле: «Она совершенно дикая и ревет, подобно льву».
Анри Делоне, чьим тайным пристрастием было сочинение пьес и чья книга «Вечерний паук» заслуживает место на любой книжной полке «летных классиков», оставил нам веселую зарисовку этого экстраординарного сообщества. Таким он увидел его однажды вечером, когда Сент-Экс (а как еще можно было называть его?) принимал своих друзей. Вот Гийоме, поглощенный рисованием головоломок на столе: словесные головоломки и головоломки в картинках, приземленные и простые, уступающие дорогу идущим на смену умным, но чрезмерно сложным загадкам Сент-Экса. А вот Мермоз с обнаженным торсом, – каков же красавец! – в черных панталонах, задумчиво откинулся на спинку стула, к одной из ножек которого Ригель озабоченно привязывает веревку. Другим концом веревка закреплена на ошейнике Мирра, собаки, которая, скорее всего, рванется вперед (да с таким грохотом!), когда принесут блюдо с мясом. Только сейчас эта специфическая шутка закончилась, и как Мермоз свалился в пыль, Делоне позабудет нам сообщить. Но там же есть сочное описание Кики, шимпанзе, который всем своим видом показывает, будто глотает лезвие бритвы, дабы выпросить очередной банан у своих легковерных покровителей.
Двадцатого числа каждого месяца в голубой дали появлялись мачта и парус кливера и моторный шлюп водоизмещением в сто тонн, привозивший припасы с Канарских островов, бросал якорь у береговой отмели. Вид этого паруса, «такого белоснежного и чистого и удивительно напоминавшего свежевыстиранное белье», как написал Антуан матери, вызывал у него воспоминания о легендарных необъятных буфетах его юности, открываемых с почтенным скрипом преданной Муази. «И я думаю о тех стареющих горничных, чья жизнь проходит за глажением белоснежных столовых скатертей, которые они затем укладывают на полках, и это как бальзам. И мои паруса легко уплывают, как хорошо проглаженная шляпа бретонца, но все это так мимолетно». Действительно, то, что на расстоянии так радовало глаз поэта и давало ему почву для вдохновения, в следующий же момент бросало яростный вызов мужским мускулам.
Поскольку на мысе не существовало гавани, а прибой был слишком сильным и не позволял подойти ближе к берегу, судну приходилось бросать якорь за отмелью. Сент-Экзюпери направлял для перевозки груза плавучую платформу, наподобие понтона. Все, в чем нуждалась летная застава – от корзин с амуницией и бачков с пресной водой до топливных барабанов и корзин с фуражом, – переплавляли на плоту, скотину же просто выпихивали в воду во время прибоя, и она добиралась до берега вплавь. Иногда течение выносило ее за колючую проволоку, ограждавшую форт по периметру, и провиант попадал в загребущие руки марокканцев. Но через день или два мавританцы, которым нечем было кормить скотину и негде было держать ее, выторговывали за возвращение мычащих животных отрезы ткани или немного ячменя.
Ближе к Рождеству пустыню залихорадило, так как соседствующие воины Изаргина прикрепили кинжалы к поясам, в ожидании нападения других марокканских племен. В воздухе запахло пылью, а ночью возбужденные часовые пускали сигнальные ракеты, излучавшие странное, искусственное свечение над розовым песком.
«Все закончится, как и все стычки марокканцев, – писал Сент-Экзюпери матери, – кражей четырех верблюдов и трех жен». Но так или иначе, Рождество все равно оказалось печальным.
Хотя друг Антуана Гийоме вылетел с еженедельной почтой из Дакара, теплоход с провиантом к моменту вылета опаздывал, и у них на ужин были только консервы. «Это был такой меланхоличный вечер, – написал Сент-Экзюпери Люси-Мари Декор, – что мы оказались все в постели к десяти часам».
Почти каждое утро, как только морской туман испарялся под лучами жаркого солнца, ему предстояло браться за один из подменных «бреге», дислоцированных в Джуби для чрезвычайных ситуаций. Такие полеты были необходимы для очистки цилиндров от конденсата и предохранения свечей зажигания от ржавчины, а также позволяли Сент-Экзюпери ознакомиться с внутренними районами. Иногда он летал с переводчиком или катал марокканского вождя племени, чью непомерную гордыню пытался смирить. Никогда не видевший землю с более высокой точки, чем горб дромадера или верхушка пальмы, надменный воин проникался благоговейным страхом от вида своих отважных верблюдов и черных палаток, уменьшенных до ничего не значащих пятен у него под ногами. Не раз полковник де ла Пенья имел повод беспокоиться из-за необычной продолжительности некоторых из этих «испытательных полетов». Во время
