на постели. У неё была отменная фигура, просто слишком большая. Вдобавок её густые каштановые волосы ниже пояса — нам то и дело приходилось из них выпутываться. Не раз, осуществляя очередную её фантазию, на которые она была горда, я вдруг вскакивал или падал с кровати, испуганный её воплем, — но оказывалось, что я просто прижал коленом её распущенные волосы. Мне вспоминались слова врача команды, говорившего, что растущие параметры и скорость футболистов обгоняли способность суставов противостоять возникающим перегрузкам. Это относилось и к нам с Джоанной. Она неистовствовала, а я даже в самые пиковые мгновения не мог забыть о профессии, о контракте, и как бы со стороны следил за тем, чтобы наша борьба противоположностей не привела к вывиху или серьёзному растяжению. Я не мог забыть, как в первую же нашу ночь Джоанна сломала мне ребро.
Поднявшись в спальню, она сбросила халат и улеглась на кровать. Покрывало было уже снято; простыни были ярко-жёлтого цвета с огромными белыми цветами, наволочки — белые, с жёлтыми цветами. Её голова покоилась на подушке в середине маргаритки; нос, подбородок и скулы подчёркивали идеальную форму выразительного и удивительно тонкого лица. Глаза её под густыми бровями были подобны тёмным глубоким озёрам. Косметикой Джоанна не слишком увлекалась, но у неё всегда были чудесные духи, запах которых отбивал у меня желание думать о чём бы то ни было постороннем.
— Не обижай меня, — скулил я, залезая в постель. — Меня так легко обидеть.
— Бедняжка.
— Можешь поздравить меня. — Джоанна курила, а я рассматривал синяк на бедре, появившийся неизвестно откуда. — Я официально обручилась»
— Мне уже сказали, — ответил я, морщась. — Ты сделала мне больно.
Не обращая на меня внимания, она подняла левую руку, стала разглядывать безымянный палец.
— В четверг мы собираемся за обручальным кольцом к Ной-ману.
Джоанна встречалась с Эмметом уже два года. Замужество не было её главной целью, но предложение Эммета она приняла.
Три года тому назад Джоанна переехала в Даллас из Дентона, где училась в университете, а туда в своё время попала, убежав от тупости жизни в Чилдрессе, маленьком городке на равнине западного Техаса, славившемся хлопком и отсутствием дождей.
Эммет уже давно содержал её, хотя Джоанна продолжала работать в авиакомпании и каждый месяц клала в банк всю свою зарплату.
— Что ж, поздравляю, — сказал я. — И когда?
— Ну, не раньше чем через несколько месяцев. Я сказала ему, что хочу оставить за собой квартиру, чтобы оставаться независимой. Он согласился.
— Ну и дурак, — заметил я, кашлянув, потянулся и сел, опершись о спинку кровати.
Окно в спальне было во всю стену, и я смотрел на небоскрёб Конрада Хантера. Северная и южная стороны здания были усеяны рядами электрических ламп, посылавших обращения к горожанам. Сегодня горели двадцатиэтажные буквы «ВП» (военнопленные). Буквы этой рекламной компании охватили весь Даллас — «Помощь соотечественникам, проливающим кровь в Юго-Восточной Азии. Война занимала по своему значению третье место — после матча Техаса с Оклахомой и приобретения Хантером ещё одного белого защитника.
Я громко рассмеялся.
— Ты что? — спросила Джоанна.
— Видишь небоскрёб Хантера? Посмотри на буквы.
— Ну и?
— Большинство военнопленных — лётчики, верно?
— По-видимому.
— А тебе не кажется это странным? Ведь если бы Хантер не занимался производством систем наведения, эти «ВП» не были бы «ВП». Я вижу, ты не понимаешь космического значения всего этого.
Джоанна посмотрела на меня с недоумением и покачала головой.»
— Понимаешь, Конрад и его партнёры хотят договориться о поставке продуктов и подарков этим же военнопленным. Неужели тебе не кажется это странным, даже несколько абсурдным.
— С ума сойти. — Она зевнула, встала и голой пошла к серванту, куда был встроен стереопроигрыватель и где хранились пластинки. Поставила «Милая на родео», и комната наполнилась голосом Боба Дилана.
Забравшись обратно в постель, она наклонилась и поцеловала меня в низ живота.
— Устал, бедняжка, — сказала. — Ну, отдохни ещё чуть-чуть. Как прошла тренировка? — спросила она, откинувшись. Джоанна была единственным человеком в мире, перед которым я мог исповедоваться.
— Как всегда, — ответил я. — А Б. А. снова меня вызывал. И состоялся ещё один из наших классических разговоров. Он посоветовал мне привыкать сидеть на скамье запасных. Представляешь?
В тот период жизни, когда большинство мужчин делает себе карьеру, моя, казалось, стремительно летела в тупик.
Но всё приводит в тупик. К этому выводу я пришёл однажды в воскресенье, лёжа около зачётной линии с переломанной правой ногой. Торчали из кожи обломки костей, гетра на глазах краснела от крови. И я понял, что успех — дело субъективное, тогда как неуспех — самая что ни на есть объективная реальность, с которой не поспоришь. У меня в жизни были успехи. Но все они оказывались пустыми и недолгими.
— Я соскучилась, — прошептала Джоанна, поднимаясь на четвереньки. — А он? — Она поцеловала меня так, как только она одна умела. — Он тоже соскучился уже. Знаешь, я тут недавно видела один любопытный фильм… Подожди, не торопись. Ложись туда головой. Ты ни с кем так не пробовал?..
Потом мы долго лежали, тупо глядя в потолок.
— Почему бы тебе не бросить футбол? — Голос Джоанны прозвучал настолько обыденно, что показался мне оскорбительным.
— А что ещё я умею делать? Даже в постели ты меня всему учишь. Футбол — это единственное, что у меня получается, и, чёрт побери, я горжусь, что умею играть в футбол! — Я взглянул на своё правое колено, испещрённое шрамами. — И Гилл ничуть не лучше меня. Просто здоровее.
— Давай выпьем что-нибудь. — Джоанна встала, накинула на себя голубой махровый халат, едва прикрывший её широкие круглые бёдра.
— Ты иди, я сейчас спущусь, — сказал я.
Я снова вытянул перед собой руки и внимательно осмотрел их. Поднял руки над головой и принял воображаемый пас. Повернулся к углу поля и опередил Эддерли по пути к зачётной зоне — всё в замедленном темпе, как в кино. Швырнув мяч за спину, в руки судье, я направился к скамейке команды. Натягивая джинсы, я всё ещё слышал рёв трибун. Хромая, я пошёл вниз по лестнице. Нога по-прежнему болела.
Среда
— …этот старый мерзавец, Джонни Риверс… — Часы автоматически включили радио. Шла программа «Час дяди Билли Банка», в которой вели беседу девяностолетний фермер дядя Билли Банк и его племянник Карл; обоих персонажей играл местный диск-жокей Карл Джоунз.
— В рот тебе кило печенья, Билли. — Я сунул руку под кровать, где стояло радио, и выключил его. Год тому назад я познакомился с Карлом Джоунзом. Он оказался отчаянным болельщиком и превозносил меня до небес. Джоунз со своей женой Донной Мэй пришли в ресторан «Каса Домингес», где Томас Ричардсон, я и наши девушки наслаждались мексиканской кухней. Я представил Джоунзов остальным, и Карл с женой присоединились к нам.
Донна Мэй родилась в богатой семье в Джексоне, штат Миссисипи, и была рада знакомству с Томасом, который раньше жил в Геттисберге.
— Вы только подумайте, приехать из Джексона в Даллас, — ворковала она, голос у неё был высоким и приторным, как патока, — и сидеть с нигрой из моего родного штата — фантастика!
Я заказал ещё вина, налил бокал и запил им пару пирожков. Мне запомнились глаза Ричардсона,
