— Я имел в виду нечто другое, — возразил тренер. — Ты должен жить по правилам, созданными теми, кто любит игру и многое принёс в жертву ради неё. Нельзя менять то, что не нравится тебе.
— Это действительно забавно, Б. А. — прервал я. — Вы меняете всё по своей прихоти, превратили футбол в деловое предприятие ради одного — денег.
Тренер нахмурился.
— Ты считаешь себя умнее других, — сказал он. — Мне знакомы все бесконечные аргументы о коррупции в профессиональном спорте. Я им не верю. И к тому же я слишком хорошо знаю тебя.
Он взял со стола папку с результатами моих психологических тестов.
— Ты стремишься достичь спортивных вершин, полагаясь только на себя. У тебя нет близких друзей или родственнике. Тебе никто не нужен. Ты представляешь угрозу для команды именно по той причине, по какой ты полезен для неё. Стремясь достичь многого, в случае неудачи ты приходишь к выводу, что тебя предали. Если тебя не сдерживать, ты разрушишь всё, что кажется причиной твоих неудач. — Он посмотрел на меня. — Нам нужен способ контролировать людей, подобных тебе.
— Почему бы вам не прибегнуть к фронтальной лоботомии?
— Ты упорно не хочешь понять меня, — продолжал тренер. — Тебе претит мой холодный, логический подход к футболу. Но ты не можешь подавить в себе личные чувства. Ты отказываешься жить по правилам.
— Ну разве вы не видите это сами? — Я начал терять самообладание. — Вы контролируете мою жизнь, но не хотите считать меня человеком. Я — ваша собственность, но иметь со мной что-то общее вы отказываетесь. Как должен я понимать это?
Лицо тренера оставалось бесстрастным.
— Моё дело — выигрывать футбольные матчи, а не заниматься чьими-то личными чувствами, — равнодушно сказал он. — Мне наплевать, нравлюсь я тебе или нет, но я настаиваю, чтобы меня уважали.
— Б. А., нельзя заставить людей уважать себя. У вас нет равных в искусстве выигрывать матчи, но это ещё не делает вас исключительным существом, исполненным божьей благодати.
— Самое главное в футболе — это побеждать! — Тренер старался скрыть эмоции за маской равнодушия. — Для этого многое приносится в жертву. Но именно это превращает игроков в настоящих мужчин, превратило нашу страну в величайшую страну мира. Нас боятся и уважают. А ты отказываешься идти на жертвы.
— Если для этого нужно походить на вас, то я действительно отказываюсь. Если вы полагаете, что это простое расхождение во взглядах на жизнь, тогда вы глупы. — Я опустился в кресло, измученный битвой, которой даже не было.
— Ну что ж, — сказал тренер. Его глаза были холодны, как кусочки льда. — Вопрос прост. Люди должны, и я подчёркиваю — должны, поддаваться контролю. Ты не хочешь. Значит, ты должен уйти.
Рэй Марч достал из кармана сложенный лист бумаги и внимательно прочитал его. Затем посмотрел на меня.
— Когда президенту лиги впервые сообщили о выдвинутых против вас обвинениях…
— Обвинениях? Я не слышал никаких обвинений. Всего лишь отрывки из дневника жирного соглядатая.
— Мистер Эллиот, вы всё ещё думаете, что это суд. Вы ошибаетесь. Нас интересует только одно — поведение игрока, подрывающее репутацию профессионального футбола. Именно в этом вы обвиняетесь, и не без оснований.
— Так чем же вам не нравится моё поведение?
— Вы курите марихуану.
— И что ещё?
— Близкие отношения с девушкой, — ответил Марч, подобострастно глядя на Конрада Хантера, сидящего напротив.
— Но ведь она не замужем. — Я видел, насколько всё это бесполезно.
Наступила тишина. Присутствующие смотрели друг на друга усталыми глазами. Всем давно надоела эта комедия. Меня охватило предчувствие неминуемого конца. Я начал задыхаться.
— Послушайте, — начал я, стараясь овладеть собой. — Вы не можете не понимать, что этого слишком мало. Значит, есть какие-то другие причины. Мне искренне жаль, если я причинил вам неприятности. Но, чёрт побери, до начала прошлой недели-девушка даже не была обручена. Что касается марихуаны — господи, я вынужден принимать куда более сильные наркотики только для того, чтобы выйти на поле. И вы сами даёте их мне.
— Курение марихуаны преследуется по закону, — прервал меня Клинтон Фут.
— О, бросьте, — простонал я. — Вы отлично знаете, что большинство игроков курят марихуану, принимают наркотики. Один парень из Бостона сказал мне, что способен играть только благодаря им. А что девушка? У нас игроки спят с жёнами друг друга. И каждый…
— Поведение других нас не интересует, — вмешался Марч. — Только ваше.
— Но почему именно моё? Почему? Может быть, вы просто ошибаетесь?
— Мы не ошибаемся! — Клинтон Фут вскочил на ноги. В руке он держал мой смятый контракт. Ему тоже надоела игра, и он хотел покончить с ней как можно скорее. — У нас есть свидетели, и в соответствии с контрактом президент лиги имеет право дисквалифицировать тебя, что он и сделал сегодня в восемь утра. — Он разорвал контракт, смял его и бросил на стол.
— Ты выброшен на улицу, приятель. — Главный менеджер опустился в кресло, довольный собой.
О’Мэлли, юрисконсульт клуба, развернул смятый контракт, сложил разорванные куски, передал мне какой-то документ.
— Подпишите, мистер Эллиот. Это — ваш добровольный отказ от всех обязательств клуба. Нам хотелось, чтобы всё обошлось без скандала.
— Клинтон, ты не имеешь права, — запротестовал я.
— Имею. — Он постучал карандашом по столу. — Хочу напомнить тебе, что у Риндквиста масса доказательств. На твоём месте я постарался бы исчезнуть.
— Мистер Эллиот. — Равнодушие Марча было поразительным. — Когда президенту лиги сообщили о выдвинутых против вас обвинениях, он сразу принял меры, чтобы защитить ваши права. Когда он убедился, что гарантирована полная объективность, он дал согласие на расследование.
Марч продолжал говорить, но я не слышал его слов. Перед моими глазами проносилась вереница образов. Я глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки.
— …президент попросил меня зачитать следующее заявление от его имени.
Бывший агент ФБР начал читать.
— Моя задача, как президента лиги, состоит в том, чтобы руководить ею и гарантировать её безупречную репутацию. Руководство лиги считает, что с точки зрения сохранения доброго имени профессионального спорта желательно обнаружить и изгнать нарушителя из нашей среды, не привлекая к этому внимания общественности…
Я примирился с безумием происходящего. Вот я сижу и пытаюсь убедить людей, которых не интересует правда. Им хочется изгнать меня из профессионального футбола и лишить права обратиться в суд. Я подписал расписку и передал её О’Мэлли. Толстяк улыбнулся и кивнул.
— Вы нарушили привилегии профессионального атлета и больше не можете рассчитывать на нашу защиту. Я твёрдо убеждён, что ваше вероломное поведение наносит вред профессиональному футболу и тем идеалам и ценностям, которые мы отстаиваем.
Внезапно я почувствовал, что непосильный груз, давивший меня, исчез. Мне показалось, что я впервые вижу эту комнату. Игра подошла к своему закономерному концу. Меня подловили на пустяке. Я не был побеждён и не ушёл с поля. Меня просто дисквалифицировали. Фактически это означало, что я побил рекорд, но его отказались признать. А это было уже их проблемой. Потому что единственная реальная часть игры — это я сам, и только я один могу оценивать свои поступки. Всё. Мне не нужно больше бороться за право на жизнь. Сейчас я спущусь вниз, сяду в машину и поеду в Лакоту. Там я спрошу, хочет ли Шарлотта, чтобы я остался с ней. Теперь я свободен. Видит Бог, я наконец свободен.
— Поэтому с девяти утра сегодня вы отстраняетесь от игры в профессиональный футбол. Ваш контракт
