— А здесь что-нибудь не так?
— В Лоте? Я люблю его. Но родственники, знаете… Они всегда как будто заглядывают мне через плечо. Да и Лот немного может предложить честолюбивой девушке.
Она пожала плечами и наклонилась к своей соломинке. На загорелой шее красиво проступали мышцы. Цветастое платье намекало на красивую фигуру.
— И какую же работу вы ищете?
Она опять пожала плечами:
— У меня диплом Бостонского университета. Он, конечно, не стоит бумаги, на которой напечатан. По искусству — максимум, по английскому — минимум. Прямым ходом в категорию образованных дурочек. Меня даже не научили украшать учреждение. Несколько моих школьных приятельниц работают секретаршами — мне выше машинистки никогда не подняться.
— Так что же остается?
— Ну… может быть, издательство, — проговорила она неуверенно. — Или какой-нибудь журнал… В таких местах всегда найдется место тому, кто умеет рисовать по заказу.
— А вам делали заказы? — мягко спросил он.
— Нет… но…
— Без заказов в Нью-Йорк ехать не стоит. Поверьте мне. Только каблуки стопчете. Вам случалось продавать что-нибудь здесь?
— О, да! — она резко засмеялась. — В Портленде открывали новый кинотеатр и купили двенадцать моих картин, чтобы повесить в фойе. Семьсот долларов заплатили. Я внесла последний взнос за свой автомобильчик. Но как насчет вас? — Она оставила соломинку и погрузила ложку в мороженое. — Что вы делаете в процветающем сообществе Джерусалемз Лота, основное население тринадцать сотен человек?
Он пожал плечами:
— Пытаюсь писать роман.
Она тут же загорелась возбуждением:
— В Лоте? О чем? Почему именно здесь? Вы…
— Вы расплескали содовую, — серъезно прервал он ее.
— Я… Да, действительно. Прошу прощения, — она промокнула дно стакана носовым платком. — Послушайте, я вовсе не хотела надоедать вам. Я обычно неназойлива.
— Не за что извиняться. Все писатели любят говорить о своих книгах. Иногда перед сном я сочиняю себе интервью с «Плэйбоем». Напрасная трата времени.
Молодой летчик встал — подъезжал автобус.
— Я четыре года жил в Салеме Лоте ребенком. Там, на Бернс-роуд.
— На Бернс-роуд? Там сейчас ничего нет, кроме кладбища.
— Я жил у тети Синди. Синтия Стоунс. Мой отец умер, и с мамой случилось что-то… вроде, знаете, нервного срыва. Она и отправила меня «в деревню к тетушке», покамест придет в себя. Тетя Синди усадила меня на автобус и отправила обратно в Лонг-Айленд к маме ровно через месяц после большого пожара. От мамы я уезжал — плакал, и от тети Синди уезжал — тоже плакал.
— Я родилась в год пожара, — сообщила Сьюзен. — Самая чертовски занимательная вещь, какая случалась в этом городе, — и я ее проспала. Бен рассмеялся:
— В самом деле? Значит, вы на семь лет старше, чем я решил там, в парке.
Она явно обрадовалась:
— Спасибо… Дом вашей тети, должно быть, сгорел?
— Да. Ту ночь я навсегда запомнил. Люди с насосами на спинах пришли и велели нам выбираться. Это было так интересно! Тетя Синди суетилась, таскала вещи в свой автомобиль… Боже, что за ночь!
— Ваша тетя страховалась?
— Нет, но дом мы снимали и все ценное вывезли, кроме телевизора. Мы вдвоем не смогли оторвать его от пола. Это был «Видео Кинг» с семидюймовым экраном и линзой, но что за важность — все равно тут показывал только один канал. Фермерские новости и Китти Клоун.
— И вы вернулись сюда писать книгу? — удивилась она.
— Да, — ответил Бен не сразу. Он повернулся и в первый раз взглянул ей прямо в лицо. Очень милое лицо: спокойные голубые глаза и высокий ясный загорелый лоб. — Это город вашего детства? — спросил он.
— Да.
Он кивнул:
— Тогда вы понимаете. Я жил в Салеме Лоте ребенком, и это для меня город с призраками. Возвращаясь, я чуть не проехал мимо из страха, что все окажется другим.
— Здесь ничего не меняется, — возразила она. — Во всяком случае, не сильно.
— Я часто играл в войну с мальчишками Гарднеров. Пиратство на Королевском пруду. Разведки в парке и битвы за знамя. Потом, с мамой, я мотался по довольно жестоким местам. Она погибла, когда мне было четырнадцать, но волшебная пыльца с моих крылышек облетела гораздо раньше. Она вся осталась здесь. И она здесь до сих пор. Город не настолько изменился. Взглянуть с Джойнтер-авеню — как будто сквозь глыбу льда на собственное детство: нечетко, туманно, кое-где вовсе сходит на нет, но оно там.
Он замолк в изумлении. Кажется, он только что произнес речь.
— Вы говорите в точности как в книгах, — проговорила она со священным ужасом в голосе.
Он рассмеялся.
— Я сказал нечто подобное первый раз в жизни. Во всяком случае, вслух.
— Что вы делали после того, как ваша мама… после ее смерти?
— Продолжал мотаться, — ответил он коротко. — Ешьте мороженое.
Она послушалась.
— Кое-что все-таки изменилось, — начала она, помолчав. — Мистер Спенсер умер. Вы помните его?
— Конечно. Каждый четверг тетя Синди выбиралась в город за покупками к Кроссену, а потом мы с ней заходили сюда. Она выдавала мне пятицентовик, завернутый в платочек.
— В мое время это уже был десятицентовик. Вы помните, что мистер Спенсер обычно говорил?
Бен согнулся, ревматически скрючил руку, паралитически искривил рот и прошептал: «Хо, пузырь! От этих сластей твой пузырь скоро лопнет, парень».
Ее смех взлетел вверх к медленно крутящемуся вентилятору. Мисс Куген бросила на них подозрительный взгляд.
— Это восхитительно! Только меня он называл крошкой.
Они в восторге смотрели друг на друга.
— Послушайте, как вы насчет кино вечером? — спросил Бен.
— С удовольствием.
— Какое ближе всех?
Она хихикнула:
— Декорированный мною «Кинекс» в Портленде.
— А еще? Какие вы любите картины?
— Что-нибудь волнующее, с автомобильной погоней.
— А помните «Нордику»? Прямо здесь, в городе.
— Еще бы! Его закрыли в 1968-ом. Я ходила туда школьницей. Мы швыряли в экран коробки из-под попкорна, когда фильм был плохой. — Она снова хихикнула. — Обычно коробок не хватало.
— Там показывали старые сериалы, — вспомнил он. — «Человек-ракета», «Крушитель Гэллахен», «Вуду — бог смерти»…
— Я этого не застала.
— И что же с ним случилось?
— Телевидение задушило, наверное.
Минуту они помолчали, каждый думал о своем. Часы автовокзала показывали без четверти одиннадцать.
