вынесли во время войны, но все остальное было не тронуто. В передней, на столе, лежал такой, знаете, снежный шар. Видели такие? Внутри домик, и, если встряхнуть эту штуку, идет снег. Я положил его в карман, но не ушел. Я хотел действительно испытать себя. Поэтому я поднялся туда, где Марстен повесился.
— О, Боже!
— Вам не трудно достать мне сигарету? Я пытаюсь бросить, но сейчас она мне нужна.
Сьюзен молча исполнила просьбу.
— Я крался по ступенькам — девятилетний малыш, перепуганный до родимчика. Вокруг все скрипело и шелестело, и я слышал, как за штукатуркой что-то разбегается во все стороны. Мне все чудилось, что кто-то за мной крадется, и я боялся оглянуться, чтобы не увидеть Губи Марстена с почерневшим лицом и петлей в руках.
Он крепко вцепился в руль. Вся легкость из его голоса исчезла. Девушка даже немного испугалась: его лицо в свете приборной панели покрылось глубокими морщинами человека, пробирающегося сквозь ненавистную страну без всякой возможности ее покинуть.
— На верхней ступени лестницы я собрал все свое мужество и пробежал через зал к той двери. Я собирался вбежать, схватить что-нибудь и убраться к чертовой бабушке со всех ног. Дверь в конце зала была закрыта. Я видел, как она все приближается и приближается, видел серебристую ручку, облезшую в тех местах, где к ней прикасались. Когда я потянул за нее, нижняя планка двери заскребла о порог и взвизгнула, как женщина от боли. Будь я в норме, я бы убрался к чертовой бабушке немедленно. Но я был под завязку накачан адреналином. Я ухватился за дверь обеими руками и потянул изо всех сил. Она распахнулась. И за ней был Губи — он висел на потолочной балке, его тело четко вырисовывалось на фоне окна.
— Ох, Бен, не надо… — проговорила она нервно.
— Нет, это чистая правда, — настаивал он. — Во всяком случае, правда о том, что видел девятилетний мальчик и помнил почти всю жизнь мужчина. Губи висел там, и лицо его вовсе не почернело. Оно было зеленое. Глаза были закрыты. Руки белели… призрачно белели. А потом он открыл глаза.
Бен сделал огромную затяжку и вышвырнул сигарету в темноту за окном.
— Не стану гадать, за сколько миль слышали мой визг. Я удрал. Свалился с половины лестницы, вскочил и помчался прямиком по дороге. Мальчишки ждали меня примерно в полумиле оттуда. Только там я обнаружил, что снеговой шар все еще у меня. И он до сих пор у меня.
— Но вы же не думаете, что действительно видели Губерта Марстена, Бен? — она заметила вдалеке желтый огонек, означающий центр города и обрадовалась этому.
Он долго молчал. Потом сказал: «Не знаю».
Было видно, как ему хотелось сказать «нет» и тем закончить дело.
— Может быть, галлюцинация. А, может быть, дома действительно способны поглощать сильные эмоции и держать их в себе в виде какого-то… заряда, что ли. И на подходящей личности — чувствительный мальчик, например, — заряд может разрядиться. Не призраки, конечно, а что-то вроде трехмерного психического телевидения. А, может быть, даже что-нибудь живое. Чудовище, если хотите.
Она молча взяла сигарету для себя.
— Как бы то ни было, я несколько недель не гасил на ночь свет и всю жизнь вижу во сне открывающиеся двери. Малейшее потрясение — и этот сон.
— Это ужасно.
— Нет, — возразил он, — не очень. У всякого есть свои кошмары. — Он помолчал. — Хотите немного посидеть у Евы на порожке? В дом не могу вас пригласить — правила такие, но у меня есть кока-кола со льдом и немного бакарди в комнате. Как в старину называлась выпивка перед сном — ночной колпак?
— С удовольствием.
Заднее крыльцо, смотревшее на реку, было выкрашено белым с красной каймой, и на нем стояли три плетеных кресла. Река выглядела сказочно, летняя луна дробилась в листве деревьев на берегу и рисовала на воде серебряную дорожку. Весь город молчал, и отчетливо слышался шум воды, пенящейся на дамбе.
— Садитесь. Я сейчас.
Он нравился ей, несмотря на все странности. Не то чтобы она верила в любовь с первого взгляда… Вот вожделение с первого взгляда — это другое дело, но он — человек совсем не того типа. Сдержанный, худощавый, бледнокожий, с книжным, обращенным внутрь себя выражением лица. И надо всем этим тяжелая копна черных волос, явно лучше знакомая с пятерней, чем с гребнем.
А эта история…
Ни «Дочь Конуэя», ни «Воздушный танец» не заставляли предполагать такого мрачного умонастроения. В первой книге дочь священника сбежала из дому и, бродяжничая, объездила всю страну автостопом. Во второй Фрэнк Баззи, бежавший заключенный, начал новую жизнь механиком в соседнем штате и случайно попался опять. Обе книги были яркими, энергичными, и раскачивающаяся тень Губи Марстена, отраженная в глазах девятилетнего мальчишки, явно не лежала на них.
Словно заколдованный, ее взгляд обратился к западу, туда, где ближайший к городу холм заслонял звезды.
— Вот и я, — услышала она. — Надеюсь, это вам понравится.
— Посмотрите на Марстен Хауз, — отозвалась Сьюзен.
Он посмотрел. В доме горел огонек.
Выпивка закончилась, полночь прошла, луна почти села.
— Ты мне нравишься, Бен. Очень.
— И ты мне тоже.
— Я хотела бы увидеть тебя снова, если ты хочешь.
— Да.
— Но не торопись. Не забывай, что я только девчонка из провинции.
Он улыбнулся:
— Все это так по-голливудски! Но по хорошему Голливуду. Теперь мне поцеловать тебя?
— Да, — отозвалась она серьезно, — самое время.
Они оба сидели а креслах-качалках, и движение превратило поцелуй во что-то совсем новое, легкое поначалу, но быстро крепнущее. Она ощутила запах-привкус рома и табака и подумала: «Он меня пробует». Эта мысль пробудила в ней тайное чистое волнение, и она прервала поцелуй, пока это волнение не завело ее слишком далеко.
— Увы! — произнес он.
— Придешь к нам обедать завтра? — спросила она. — Могу поручиться, наши будут рады.
Сейчас она действительно могла поручиться.
— А еда домашняя?
— Самая домашняя.
— Замечательно. Я ем невесть что с тех пор, как я здесь.
— Как насчет шести часов? Мы в Стиксвилле ранние пташки.
— Чудесно. Кстати, о доме — я лучше тебя отвезу.
В машине они молчали, пока не увидели огонек на холме, тот, что ее мать всегда оставляла гореть, пока не вернется дочь.
— Интересно, кто там сейчас в Марстен Хаузе, — проговорила Сьюзен. — Этот свет не похож на электрический, он слишком желтый и слишком слабый. Может, керосиновая лампа?
— Наверное, не успели подвести свет.
— Наверное… Но ведь никто так не делает.
Он не ответил. Они уже сворачивали на ее подъездную дорожку.
— Бен, — спросила она вдруг, — ты пишешь книгу о Марстен Хаузе?
Он засмеялся и поцеловал ее в кончик носа:
— Уже поздно.
— Я не хотела вынюхивать!
