она начинает по утрам в девять, стучит до полудня, начинает опять с трех и долбит до шести; начинает снова в девять и не умолкает до полуночи. Хорек не понимал, где можно наскрести столько слов.
Все же это, кажется, приятный парень, и его можно расколоть на пару банок пива как-нибудь вечерком у Делла. Говорят, большинство этих писак пьют, как рыбы.
Он принялся методично натирать перила и опять задумался о вдове. Она завела пансион на страховку мужа и неплохо справлялась. Почему бы и нет? Работает как лошадь. Но она привыкла иметь мужа, и, когда горе выветрилось, потребность осталась. Да и не маленькая, а?
В те годы, в начале шестидесятых, люди еще звали его Эдом, а не Хорьком, и у него была хорошая работа. Это случилось в январскую ночь.
Потом, лежа рядом с ним в темноте своей спальни, она расплакалась и сказала, что они поступили плохо. Он ответил ей, что они поступили хорошо, не зная, прав ли он, и не желая знать; и северный ветер рычал, кашлял и взвизгивал в дымоходах, а в комнате было тепло и безопасно, и они в конце концов заснули вдвоем как две серебряные ложки в футляре.
Ах, мой Бог и сынок Иисус, как течет время! Знает ли это парень, который стучит на машинке?
В начальной школе — гордости Лота — началась перемена. Это было низкое, сияющее стеклом здание с четырьмя классными комнатами, такое же новое, светлое и модное, какой старой и темной была школа высшей ступени на Брук-стрит.
Ричи Боддин, первый школьный хулиган и гордый этим обстоятельством, неторопливо вышел во двор, ища глазами ослика — новенького, который знал все подряд ответы на математике. В его школе никакой новичок не растанцуется, не узнав своего хозяина. Особенно такой четырехглазка, учителев любимчик, как этот.
В свои одиннадцать Ричи весил 140 фунтов. Всю его жизнь мать призывала людей полюбоваться, какой гигант ее сын. Так что он знал, какой он. Иногда он воображал, что чувствует, как дрожит земля под его ногами. А когда он вырастет, то будет курить «Кэмэл», как его старик.
Четвертый и пятый классы дрожали перед ним, а мелюзга видела в нем школьный тотем. В тот день, когда Ричи уйдет в седьмой класс на Брук-стрит, здешний пантеон лишится своего божества. И это радовало патеон чрезвычайно.
А вот и тот новичок Петри, ждет очереди играть в футбол.
— Эй! — заорал Ричи.
Обернулись все, кроме Петри. И в каждой паре глаз отразилось облегчение при виде взгляда Ричи, устремленного на кого-то другого.
— Эй, ты! Четырехглазый!
Марк Петри обернулся и взглянул на Ричи. Его очки в металлической оправе сверкнули на утреннем солнце. Ростом он не уступал Ричи, то есть возвышался над всем классом, но был худощав, а лицо его выглядело беззащитным и книжным.
— Ты говоришь со мной?
— «Ты говоришь со мной?», — передразнил Ричи высоким фальцетом. — Похоже, ты дурак, четырехглазый. Ты это знаешь?
— Нет, я этого не знаю, — сказал Марк Петри.
Школьники начали собираться со всех сторон, чтобы посмотреть, как Ричи отделает новичка. Мисс Холкомб, дежурившая в эту неделю во дворе, занималась в другом углу малышами на качелях и ничего не заметила.
— «Не знаю», — снова фальцетом передразнил Ричи. — А я вот слыхал, что ты большой тощий дурик, вот что.
— Правда? — спросил Марк все еще вежливо. — А я вот слыхал, что ты толстый неуклюжий кретин, вот что.
Полная тишина. Никто из мальчишек не видел еще, как человек подписывает себе смертный приговор. Ричи от изумления разинул было рот вместе с остальными.
Марк снял очки и протянул их стоящему рядом мальчишке со словами: «Подержи, пожалуйста». Мальчишка взял, молча тараща глаза на Марка.
Ричи двинулся в бой. Земля дрожала под его ногами. Он был полон уверенного и радостного желания лупить. Гигантский кулак размахнулся для удара — сейчас он расшвыряет зубы четырехглазого дурика по всему двору. Готовься отправляться к дантисту, дурик. Я иду.
В эту секунду Марк Петри отступил в сторону. Кулак пронесся мимо. Ричи развернуло силой удара, и Марку осталось только выставить ногу. Ричи Боддин рухнул на землю. Он хрюкнул. Толпа наблюдателей сказала: «Аааах!».
Марк хорошо знал, что если этот толстый парень встанет, ему, Марку, несдобровать. Ловкости ему хватало, но в школьной драке на ловкости долго не продержишься. Будь это уличная схватка — самое время было брать ноги в руки и показать издали нос. Но тут не улица, и, если он сейчас не отлупит этого кретина, издевательства никогда не кончатся.
Все это пролетело в его голове за пятую долю секунды.
Он прыгнул Ричи Боддину на спину.
Толпа снова сказала: «Аааах!». Марк схватил руку Ричи — выше локтя, где рукав, чтобы не выскользнул, — и вывернул ее за спину. Ричи взвизгнул от боли.
— Говори: «Сдаюсь»!
Ответ Ричи мог бы порадовать матроса с двадцатилетним стажем.
Марк дернул руку Ричи почти до уровня плеча, и Ричи взвизгнул опять. Его переполняли негодование, испуг и недоумение. Такого никогда раньше с ним не бывало. Чтобы четырехглазый дурик оседлал его и заставлял визжать перед подданными!
— Говори: «Сдаюсь»! — повторил Марк.
Ричи поднялся на четвереньки — Марк сжал его бока коленями. Ричи попытался стряхнуть противника — Марк снова дернул его за руку. На этот раз Ричи не взвизгнул. Он взвыл.
— Говори: «Сдаюсь»! — или, помоги мне Бог, я ее сломаю.
Рука Ричи заледенела, а плечо охватил огонь.
— Уберись с меня, ублюдок! Это не по правилам!
Взрыв боли.
— Говори: «Сдаюсь!».
— Нет.
Боль в плече стала парализующей. Пыль забила глаза и рот. Ричи беспомощно задрыгал ногами. Он забыл, что он гигант. Он забыл, что земля дрожит под его ногами. Он забыл, что собирается, когда вырастет, курить «Кэмэл», как его старик.
— Сдаюсь! Сдаюсь! Сдаюсь! — завизжал Ричи. Он чувствовал, что может визжать часами или даже сутками, лишь бы получить свою руку обратно.
— Говори: «Я противный толстый кретин».
— Я противный толстый кретин! — крикнул Ричи в пыль.
— Ладно.
Марк поднялся и устало отошел в сторону. Он надеялся, что в Ричи не осталось боевого духа. Иначе быть ему, Марку, котлетой.
Ричи встал. Никто не глядел на него, все вернулись к своим делам. Он стоял один, едва веря в такую мгновенную гибель. Слезы стыда и ярости пробили дорожки в пыли на его лице. Броситься на Марка Петри? Но его новорожденный гигантский стыд и страх не пустили его. Не сейчас. Рука ныла, как вырванный зуб. Ну, погоди, недоносок! Дай только до тебя добраться!
Он обернулся и пошел прочь — и земля под его ногами уже не дрожала.
На девичьей стороне кто-то засмеялся — тонкий жестокий звук ясно раздался в утреннем воздухе.
Он не посмотрел, кто это был.
