третью галочку. Можете не сомневаться: Язвень обойдет кабаки и завалинки, побеседует с ведущими сплетницами города. Уже к вечеру Властов будет в курсе главной новости: нашлась посадникова дочка! И вы слышали, кто похититель? Вы не поверите. Симпатичненький такой, чернявый — на вид так просто милашка. Да-да, именно он: Чурила! Оказалось: маньяк. Представляете, бензопилой! По рукам и ногам! Ну молодежь пошла…
Даже туповатый Травень, экс-король Неаполя, не остался без дела. Я назначил его главным по наглядной пропаганде. Переполняясь энергией «янь», голубоглазый парниша взялся в трехдневный срок обустроить в ремесленном пригороде небольшой идолостроительный заводик, который работал бы только на нужды «Лубок Энтертейнментс».
Планировалось запустить сразу две конвейерные линии — по выпуску:
1) моих бюстов и
2) стрелковых мишеней в виде Чурилы.
Кроме того, на могучие плечи Травеня легла ответственность за своевременное изготовление шитых плакатов, знамен и полотенец с агитационным орнаментом. Небольшой цех вышивальщиц (50 старух) был наскоро обустроен прямо в подвале студии. (Поначалу планировалось нанимать девиц и молодок, однако я подумал, что со старухами Травеню будет легче, — и верно, работа шла без запинок и недоразумений.) Вскоре я уже лично примерил первую вышитую рубаху с портретом заплаканного Катомы и надписью «Остановим киднеппинг» на животе. Я похвалил Травеня и пообещал вернуть ему королевский титул, если швейный цех будет выпускать ежедневно не менее сотни таких рубах, а также дюжину шейных платков с девизом «Я Шута-подрядчика». Неплохо бы также наладить выпуск одеколона «Джокерский-1» и «Джокерский-3»…
Наконец, предварительная обработка общественного мнения была завершена — и я послал за доктором: узнать, как самочувствие Метанки.
Как вы поняли, она ничуть не умерла от разрыва сердца. Не дождетесь! Эта девочка имеет волю к жизни, дери ее. Вспомните мое слово: она переживет нас всех, она еще придет поронять слезу на наши могилки (спортивная такая старушка в платиновом парике и мини-юбке из красного каучука). Хе-хе. Ей было лучше, сказал доктор. Уже пришла в сознание, попросила меду и мятных жвачек.
Жвачку надо заработать, мой ангел.
Она в ужасе цеплялась пальчиками, спрашивала, зачем ее наряжают в сарафанчик, зачем несут на руках и затаскивают в паланкин. Она визжала насчет меня, типа я злой, что у нее нет никаких родителей и не может быть — я не слушал. Было некогда, точно-точно. Катома просил дочку к заходу солнца.
И он ее получит. Я вскочил с директорского кресла, рывком допил самогон из хрустального шара и, на бегу поправляя нежно-голубой василек в петлице, кинулся к выходу. Вперед, братва-скоморохи. К оружию, дери меня!
Студия ажиотажно гудела, как горящий улей. Я бежал по застекленному рундуку, сбивая встречных работников — они суетились, на ходу натягивая шутовскую униформу: здесь и там ловкие ряженые козлы расхватывали погремушки, выдергивали из пирамид длинные тростниковые дудки, рослые серо-буро- малиновые медведи взваливали на плечи какие-то тамтамы, лихие петрушки, на ходу нанося на щеки темные румяна, запрыгивали в телеги прямо на мешки и барабаны, расхватывали вожжи… Взвизгнула сигнальная сопелка, караван повозок тронулся шумно и грозно, как колонна военных грузовиков — только впереди моего паланкина я насчитал восемнадцать. Армия команданте Бисера!
Гы. Вокруг посадникова дворца собралось приблизительно пятьдесят тысяч. Пятьдесят тысяч граждан, противников Чурилы! Они что-то скандировали. Рев был слышен издалека. Рев стоял такой, что у транспарантов рвались завязки: здесь и там на головы людей опадали тяжелые лозунги «Даешь дочурку!» — загодя развешанные меж дерев. «Не плачь, Ка-тооо-мааа!!!» — ревела площадь. «Ррраступись!!!» — ревели Катомины дружинники, распихивая пеструю толпу — наша колонна все-таки доползла до ворот: телеги двигались тяжело, наполовину заваленные цветами… Кого-то из скоморохов стянули с повозки, утащили обнимать в толпу… «Мсти-слав! Мсти-слав!» — различил я в скандирующем хоре и понял, что уже знаменит.
Первая телега ткнулась в ворота посадникова двора: перепуганные охранники лишь немного раздвинули дубовые створки: хе! Их смело в никуда. Народ свернул даже чешуйчатые верейные столбы. Народ хлынул в гости к Катоме. Наши повозки, кажется, уже несли на руках — во всяком случае, одна перевернулась: через край цветным ворохом вывалились в толпу какие-то бубны, смычки, цветные шары, трещотки…
И тут подал голос рожок-визгунок замгендира Гнедана. Это был условный сигнал к штурму. Разом гнусаво вступили волынки-жалейки козляров: мои скоморохи дружно и цепко посыпались с телег на ступени крыльца. Весело запрыгали, накручивая безумные сальто через перила, ловкие плясуны с петушиными гребнями на ранних лысинах. Рявкнули басы рожков, засвербили кларнетные голоса визгунков — и будто белой пеной плеснуло по двору — кинулись вперед наши девки, задорно повизгивая, на ходу одевая стены мишурой, плакатами-транспарантами…
Вовремя отшатнулись кольчужные привратники: ворота терема тоже обрушились на пол, на ковры в просторных сенях; сразу загремели по упавшим дверям сапожки с бубенчиками, загрохотала под потолком трещоточная пальба! Орава трикстеров вломилась внутрь и бурливо полезла вверх по лестнице, как вдруг… Хоп! Стоп. Абзац.
Наверху лестницы стоял Катома Дубовая Шапка. И был он немного зол. Обнаженный меч в руках… Вяло подвывая, скуксились волынки. Оборвался хрип сиповок, сопелок, визжалок и дуд. Только сонный рокот бубенцов не стихает: стоит густо, до самого потолка…
— Угу! — рявкнул Дубовая Шапка и, поводя широким лезвием, шагнул ступенью ниже (пестрая толпа вздрогнула, чуть попятились петрушки в первом ряду; кто-то уронил посох с трещотками). — Где главный?!
— Спокойно, папаша, — сказал я. Толпа соратников раздвинулась, пропуская меня вперед. — Не волнуйтесь так, папаша, — повторил я, медленно поднимаясь по ступеням, тяжело бухая красивыми сапогами, мерно пощелкивая пальцами в такт шагам. — Здеся главный, здеся. Точно-точно.
Бубенцы. Когда их много, они не звенят, а ноют — ажно башню вертит.
— Саблю-то положите на место, — предложил я, приближаясь.
— Угу… — удовлетворенно сказал посадник, ловчее перехватывая рукоять в правой руке. Левую вытянул и пальцем тыкает: — Я вижу, ты со мной шутковать задумал, почтенный скомрах… Потешников своих привел? Народишко пьяный возмутил? Ворота мне сломал, угу?
— Я… дочку вашу нашел, папаша, — сказал я, старательно улыбаясь. — А это — друзья мои. Помогали девочку найти. Ждут теперь от вас милости…
Лезвие меча опустилось — я улыбнулся шире. И вдруг — ах! не успел даже пискнуть: Катома сделал быстрый шаг вперед, и — эр-рраз! Схватил левой рукой за горло!
Ау-вау! Больно, папаша!
Будет тебе милость… — прохрипел посадник, раздувая усы и накручивая на железный кулак ворот моей рубашки, шитое бисером жерлье дорогого халата, а заодно и кожу на груди… — Поплясать- поглумиться пришел на моем горе… Ах я, дурень, не сообразил сразу! Недаром видение было: помощи жди от благочестивого старца со златой цепью… А я, глупец, злому козляру поверил… Ну, ничего… сейчас исправим.
Я почувствовал: подошвы моих восхитительных сапог вот-вот оторвутся от стонущих ступеней. Катома был неслабый мен, дери его. Мне… мне
Ух ты! А че это он делает? А зачем, интересно, он сейчас заносит для удара правую руку с мечом? Меня нельзя рубить, я региональный мерлин!
Не волнуйтесь, ваш любимый герой выжил. Спас сувенир, подаренный доном Эстебаном Техилой. Впиваясь мне в горло, посадник Катома все-таки нащупал бесчувственными пальцами металлическую цепь, болтавшуюся на шее шута-подрядчика.
Цепь вывалилась наружу и засверкала. Йо-майо, раньше она была мутно-серая, а теперь прямо-таки сияет золотом! Круто. Катома вовремя заметил голду: заметно посерел рожей и разжал кулак. Усы задрожали, на миг показалось, что глаза его заблестели от слез. Вот нервный старый балбесище! Вы только
