среды Ване Смурову трудно понять природу своего интеллектуального и эмоционального влечения к образованному полу-англичанину Штрупу. Обнаруженная им сексуальная связь Штрупа с лакеем Федором вызывает у Вани болезненный шок, в котором отвращение переплетается с ревностью. Штруп объясняет юноше, что тело дано человеку не только для размножения, что оно прекрасно само по себе, что однополую любовь понимали и ценили древние греки. В конце повести Ваня принимает свою судьбу и едет со Штрупом.
'- Еще одно усилье, и у вас вырастут крылья, я их уже вижу. - Может быть, только это очень тяжело, когда они растут,- молвил Ваня, усмехаясь'.
'Крылья' вызвали бурную полемику. Социал-демократические критики нашли повесть 'отвратительной' и отражающей деградацию высшего общества. Андрея Белого смутила ее тема, некоторые сцены повести он счел 'тошнотворными'. Гиппиус признала тему правомерной, но изложенной слишком тенденциозно и с 'болезненным эксгибиционизмом'. Напротив, застенчивый и не любивший разговоров о сексе Александр Блок записал в дневнике: '...Читал кузминские 'Крылья' - чудесные'. В печатной рецензии Блок писал, что хотя в повести есть 'места, в которых автор отдал дань грубому варварству и за которые с восторгом ухватились блюстители журнальной нравственности', это 'варварство' 'совершенно тонет в прозрачной и хрустальной влаге искусства'. 'Имя Кузмина, окруженное теперь какой-то грубой, варварски-плоской молвой, для нас - очаровательное имя'.
В 'Крыльях' еще присутствует викторианская потребность в объяснении и самооправдании, философии в книге больше, чем действия, зато в его поэзии чувства совершенно свободны и естественны.
Если Кузмин воспевает мужскую однополую любовь, то книга Лидии Зиновьевой-Аннибал 'Тридцать три урода' (1907) была первым художественным описанием лесбийских отношений. Актриса Вера расстраивает свадьбу молодой женщины, в которую она влюблена. Покинутый жених кончает самоубийством, а две женщины начинают совместную жизнь. Но блаженство продолжается недолго. Верина подруга нуждается в мужском общества и в конечном итоге покидает Веру, которая кончает с собой. При всей искусственности, асоциальности и мелодраматичности книги, она раскрывает 'высокий строй отношений между двумя женщинами, где главенствует не эротизм, а трагедия отказа от него'.
Наряду со сложным авнгардным искусством, которое шокировало публику главным образом необычностью своего содержания, в начале XX в. в России появилась коммерческая массовая культура, в которой эротика заняла видное место. На страницах газет появляются немыслимые в недавнем прошлом иллюстрированные объявления типа 'как утолить половой голод' или 'всякая дама может иметь идеальный бюст'. Рекламируются фотографии голых красавиц и т.п. Все это, естественно, казалось непристойным.
В 1908 г. популярный журнал 'Сатирикон' напечатал карикатуру 'Гутенберг и его тень' из двух рисунков. На первом рисунке 'Гутенберг, 1452' говорит: 'Я чувствую, что мои многолетние труды будут служить на пользу человечества! Я уверен, что мое изобретение украсит жизнь и облагородит чистое искусство!' На втором рисунке, 'тень Гутенберга, 1908' читает газетные объявления: 'Как предохранить себя от венерических болезней'; 'Сифилис и его последствия', 'Натурщица предлагает свои услуги' и т.п. и восклицает: 'Чорт возьми! О если бы я знал...'
Русское общество начала XX в. было не готово к дифференцированному восприятию этих явлений. В сознании многих интеллигентов они сливались в одну общую картину ужасающей 'половой вакханалии', как назвал одну из своих статей 1908 г. Д.Н. Жбанков. Секс и эротика приобрели значение обобщенного политического символа, через отношение к которому люди выражали свои общие морально-политические взгляды. Но этот символ сам по себе был противоречив и многозначен.
Авторы консервативно-охранительного направления утверждали, что 'одержимость сексом', подрывающая устои семьи и нравственности, порождена революционным движением и безбожием. Социал-демократы, наоборот, доказывали, что это - порождение наступившей вслед за поражением революции 1905 г. реакции, следствие разочарования интеллигенции в общественной жизни и ухода в личную жизнь.
В сущности, и те и другие были правы. Демократизация общества нетзбежно включала в себя критический пересмотр норм патриархальной морали и методов социального контроля за сексуальностью; 'сексуальное освобождение' было составной частью программы обновления общества, предшествовавшей революции 1905 г. Вместе с тем поражение революции, подорвав интерес к политике, побуждало людей искать компенсации в сфере личного бытия и прежде всего - опять-таки секса. В зависимости от конкретного социально-политического контекста, самая сущность сексуальности при этом конструировалась по-разному.
У крайне-правых сексофобия сливалась с юдофобией и мизогинией. Теоретически этот синтез был осуществлен уже Вейнингером, согласно которому евреи и женщины в равной мере враждебны творческому мужскому началу, развращая его и подрывая необходимый рациональный самоконтроль. На кухонном, пропагандистском уровне массовой антисемитской прессы, вроде газеты 'Земщина', это превращалось в утверждения, что евреи, будучи сами сексуально воздержанными и чадолюбивыми, сознательно развращают русский народ порнографическими сочинениями, проституцией и пропагандой абортов и контрацепции. Черносотенная печать уверяла, что евреи держат в своих руках все российские бордели, как и кабаки, добиваясь не только нравственного разложения русских, но и их физического истребления и сокращения их численности.
Напротив, народническая и социал-демократическая критика (Ю.М. Стеклов, Г.С. Новополин) выступает против 'эротического индивидуализма' и порнографии как продуктов разложения буржуазной культуры, которыми та старается заразить духовно здоровый по своей природе рабочий класс. Для Григория Новополина литературные персонажи Кузмина и Зиновьевой-Аннибал просто 'дегенераты, взращенные на тощей аристократической почве', 'выродки, развращающиеся от безделья', 'паразиты, высасывающие народную кровь и беснующиеся с жиру'.
Логика правых и левых была одна и те же: секс - опасное оружие классового (национального) врага, с помощью которого он подрывает, и не без успеха, духовное и физическое здоровье 'наших'.
Политические страсти усугублялись эстетическими. Многие популярные произведения эротической литературы начала XX в. были художественно средними, а то и вовсе примитивными (например, романы Нагродской или Вербицкой). Критиковать их было очень легко, а бездарная форма дискредитировала и поставленные авторами проблемы: 'Все это не литература, а какой-то словоблудный онанизм'..
Любая книга, так или иначе затрагивавшая 'половой вопрос', кого-то оскорбляла и потому сразу же оказывалась в атмосфере скандала. Примитивное понимание литературы как учительницы жизни приводило к тому, что книги оценивались не по художественным, а по социально-педагогическим критериям, - годятся ли они как примеры для подражания всем и каждому. А поскольку сексуальность, даже самая обычная, казалась грязной, критика была особенно придирчивой, обвиняя авторов во всех смертных грехах.
У 17-летнего Павла Рыбакова, героя рассказа Леонида Андреева 'В тумане' (1902) усы еще не растут, но слово 'женщина' 'было для Павла самое непонятное, самое фантастическое и страшное слово'. Потеряв невинность в 15 лет и затем подцепив у проститутки 'позорную болезнь', он считает себя морально и физически грязным. Эротические фантазии перемежаются планами самоубийства. Поговорить откровенно юноше не с кем. Отец чувствует, что с сыном что-то неладно, но не умеет подойти к нему. Найдя порнографический рисунок Павла, он чувствует себя оскорбленным и только усугубляет тревоги мальчика. Бессмысленно бродя по городу, Павел знакомится с жалкой проституткой, пьет с ней и оскорбляет ее. Женщина бьет его по лицу, начинается отвратительная драка, в результате которой Павел убивает проститутку кухонным ножом, а затем закалывается сам.
Как многие вещи Леонида Андреева, рассказ мелодраматичен. Но его моральный пафос очевиден: Андреев не подстрекает к сексуальной распущенности, он осуждает буржуазное ханжество, которое замалчивает жизненно-важные для подростков пробемы, оставляя их морально беспомощными. Эстетически требовательный и не любивший натурализма Чехов положительно оценил этот рассказ, особенно сцену беседы юноши с отцом: 'За нее меньше не поставишь, как 5+'.
Однако консервативный критик Н.Е. Буренин обозвал Андреева 'эротоманом', а его рассказ - вредным, порнографическим произведением. Это мнение поддержала графиня С.А.Толстая: 'Не читать, не раскупать, не прославлять надо сочинения господ Андреевых, а всему русскому обществу надо восстать с
