указывают на его внутреннюю противоречивость и даже видят в нем попытку воздвигнуть новый 'железный занавес' вокруг России.
Официальная же медицина по-прежнему охраняет прежде всего собственные ведомственные интересы. Оказавшись под огнем критики, В.И. и В.В. Покровские возражают против принудительного тестирования и сетуют на свое административное бессилие и ведомственную разобщенность, доказывая необходимость создания нового государственного органа, который должен возглавить 'руководитель рангом никак не ниже вице-премьера страны'. Но кого будет слушаться этот высокий руководитель? Вадим Покровский справедливо жалуется на непрофессионализм и неэффективность 'самодеятельных' антиспидовских организаций и доказывает необходимость 'срочно, специальным образом, готовить или переподготавливать кадры, перебрасывая их на профилактику- Нужны люди, способные не только читать лекции студентам, но и соответствующим образом беседовать с гомосексуалистами, проститутками, наркоманами, бродягами'.
Но все это было ясно и восемь лет назад! И смогут ли социологически, исторически, этнографически и сексологически безграмотные эпидемиологи взять на себя обучение россиян безопасному сексу 'в формах, соответствующих традиционным представлениям наших народов, а не заимствованным у других культур' (любимый эвфемизм современного антизападничества).
Интересно, где они будут искать эти древние, но вечно живые формы? В боярской думе или крестьянской общине? Или имеются в виду холерные бунты? Все это, увы, просто неизящная словесность.
Что же касается широкой публики, то ей не до СПИДа. При такой всеобщей неразберихе, кому охота думать, от чего мы вымрем в более или менее отдаленном будущем? Может быть, мы вообще генетически не расположены к СПИДу? Давно сказано: что русскому здорово, то немцу смерть. Авось, и на этот раз пронесет. Такая вот, по выражению 'Известий', русская народная борьба со СПИДом...
Голубые и розовые
Затравленность и умученность ведь вовсе не требуют травителей и мучителей, для них достаточно самых простых нас, если только перед нами - не свой: негр, дикий зверь, марсиянин, поэт, призрак. Несвой рожден затравленным.
Один из самых важных показателей сексуальной культуры, лакмусовая бумажка сексуальной (и общей) терпимости - отношение общества к сексуальным меньшинствам. Российский опыт в этом вопросе весьма поучителен, в нем, как в капле воды, отражается море общественной психологии, с его глубинными течениями и разыгрывающимися на его поверхности политическими играми.
'Я прочитал вашу статью в 'Литературной газете' и не могу не написать вам. Увы, я отношусь к тем, про кого эта статья... Я не могу больше сдерживать в себе все то, что наболело, и должен высказаться, хотя бы на бумаге...
Да, я так называемый 'голубой', и вы первый человек, которому я говорю это. Мне 23 года, окончил институт, живу с родителями. Это началось где-то в 13-14 лет. Я пробовал отвлечься (занятия различными видами спорта, всевозможные коллекционирования, музыка, чтения и т.п.), но ничего не помогало. Везде я встречал тех, кто мне нравился (юноши моего возраста и младше). Но я никогда не делал каких-либо попыток, чтобы как-то осуществить свое желание. Мне было очень стыдно, я в душе презирал себя, но ничего не мог поделать. Это выше моих сил. Я заставлял себя встречаться с девушками, довольно часто попадал в интимные ситуации, но никогда у меня не возникало желание, я постоянно заставлял себя, и ничего хорошего, конечно, не получалось. Ни одна девушка не способна вызвать у меня такую сладостную дрожь, которая бывала, когда я случайно прикасался к понравившемуся парню. Но повторю, и поныне я не вступал в половой контакт с юношами. Я просто не представляю, как это сделать. Все мои друзья и родители считают меня абсолютно нормальным и ни о чем даже не подозревают. Но так жить я больше не в силах. Я десять лет боролся с собой, и больше не могу. Ночи у меня - это сплошной кошмар.
Раньше я думал, как это страшно - лишить себя жизни. Но сейчас при мыслях о самоубийстве у меня уже нет страха перед смертью. Не знаю, смогу ли я решиться. Только, ради Бога, не уверяйте меня, что это не лучший выход. Это - единственный выход. За последние 2 -3 года у меня пропал интерес к чему бы то ни было. Я двигаюсь, говорю, делаю что-нибудь, и все это - как во сне'.
Это письмо я получил после того, как в 1987 г. 'Литературная газета' напечатала мою беседу с писателем и публицистом Олегом Морозом. Таких писем было много, и за каждым из них стояла своя особенная трагедия.
Поводом же к выступлению 'Литгазеты', которое готовилось к печати целых 9 месяцев, послужило следующее письмо:
'На страницах вашей газеты поднимаются различные проблемы, касающиеся разных сторон жизни как страны в целом, так и отдельных людей. Но об одной проблеме, о которой я хочу рассказать, наша пресса стыдливо умалчивает.
Я женщина, мать троих детей, и мне очень трудно писать об этом, но и молчать тоже нелегко. В таких вопросах советчиков не найдешь, не с кем и поделиться, спросить, как жить дальше.
Хочу рассказать о своем сыне Игоре. В детстве он мне не доставлял никаких хлопот. Рос послушным и способным мальчиком. Может, даже слишком послушным и добрым. Чуткость, отзывчивость, мягкость душа стали его основными чертами характера и в последующей жизни. Он очень болезненно переносил обиды (незаслуженные), всякую несправедливость, терпеть не мог жестокости, насилия. Такие черты характера и определяли круг людей его общения.
Закончил школу с отличными оценками, отслужил в армии. Затем поступил в институт, закончил его с отличием. Постоянно выполнял различные общественные поручения. Всегда был активен. Легко находил контакт с людьми. Они всегда к нему тянулись. Но, сказать по правде, близких друзей у него не было. Уже на старших курсах и тогда, когда он работал в НИИ, его часто охватывала хандра, чувство одиночества. Я начала ему говорить, что пора обзавестись семьей, привести в дом жену. Но он уклончиво отвечал, что еще рано, что он не готов к семейной жизни, что хочет посвятить себя науке.
Поступил в аспирантуру, закончил. Работа над диссертацией приближалась к защите. Целыми днями пропадал в институте. Кроме основной работы читал еще лекции, постоянно был загружен общественной работой. Приняли в члены КПСС. Так незаметно ему перевалило за тридцать.
И тут - как гром среди ясного неба! Меня вызывают в РОВД (районный отдел внутренних дел) не то как на допрос, не то, чтобы я узнала, кто есть на самом деле мой сын. Оказывается, один из его знакомых попал в кожвендиспансер с венерической болезнью. При выяснении контактов он назвал моего сына и рассказал, что был с ним в гомосексуальной связи.
Начались допросы, очные ставки. Он не выдержал и хотел покончить жизнь самоубийством. Его спасли. Я плакала, просила, чтобы он остался жить хотя бы ради меня. И он пообещал мне это. Исключили из партии. Уволили с работы по статье. Закончилось следствие. Присудили ему год заключения.
Когда я подошла к прокурору и сказала, что будем жаловаться и подавать апелляцию, он ответил: 'Что ж, пожалуйтесь, если вам не стыдно'. А потом добавил, что он такую мразь вообще расстреливал бы.
Не скажу, что я испытываю симпатии к такому явлению. Но я мать, и мне, может, еще больше жаль такого ребенка. Ведь потом он мне рассказал, что это влечение идет помимо его воли. Что по-другому он не может не оттого, что он испорчен, извращен, а оттого, что это его потребность. И если он даже будет жить на безлюдном острове, все равно другим он не станет.
Через год он пришел из заключения. В настоящее время работает рабочим. Он остался таким же добрым и чутким, не злым к людям. Но это все равно уже не тот человек. Мы, родные, близкие, соседи, к нему относимся по-прежнему. Пытаемся делать вид, что ничего не произошло, все забыто, все осталось в прошлом. Но он-то знает, что на самом деле это не так.
