Ярославича Дмитрий Грозные Очи встретился в ханской ставке с Юрием Московским и отомстил ему за гибель отца: убил Дмитрий Тверской Юрия, и казнили его по приказу хана за этот самосуд. Вот так-то вот, Василий Васильевич.
Дед Тарасов согласно кивал, сосал потухший окурок и с тоской смотрел на свое порожнее граненое изделие. Сережа, не выдержав, пододвинул ему бутылку с пепси-колой, но дед так отчаянно замотал головой, словно ему предлагали отраву.
– Было это в тысяча триста восемнадцатом году, – увлекаясь, продолжал Вячеслав Андреевич, вообразив, вероятно, что он читает свой курс, и перед ним его студенты. – Не Михаил Ярославич в Литву бежал, а последний великий князь тверской Михаил Борисович. Бежал от «дома Святого Спаса» – так Тверь называли на Руси по ее кафедральному собору, собору Святого Спаса Преображения. Решил, что лучше бежать, чем отказываться от княжения. Князь московский Иван Третий отбирал чужие княжения, одно за другим, дотянул свои руки и до Твери. В тысяча четыреста восемьдесят пятом. Вот тогда-то Тверь была взята, а Михаил Борисович окончил жизнь в изгнании, в Литве, и независимому великому княжеству Тверскому конец пришел… А вот Тверское-то княжество и помянуть не грех.
Вячеслав Андреевич, не обращая внимания на укоризненный взгляд жены, потянулся к бутылке «Столичной», налил встрепенувшемуся деду Тарасову, плеснул чуть-чуть в свою игрушечную, по сравнению с дедовым стаканом, стопочку.
– Помянуть – эт дело хорошее, – заявил оживший дед Тарасов, часто мигая выцветшими, глубоко посаженными глазами. – Всех воинов земли русской…
– Вы закусывайте, Василь Василич, – подала голос тетя Лена, но дед только отмахнулся и, осушив свою рабочую емкость, вновь полез в карман за сигаретами.
– Да, напутали старики много, – сказал Вячеслав Андреевич. – Этакий «испорченный телефон» получился. А вот насчет капища, насчет идолов – очень может быть.
– Отомстили идолы, отомстили, – убежденно повторил дед Тарасов.
– Отомстили или нет – не знаю. Владимир Красное Солнышко в свое время поставил в Киеве «великолепную шестерку» – Перуна деревянного, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокошь, а через несколько лет всех их скинул. И ничего – правил себе еще чуть ли не три десятка лет…
– А так бы пять десятков правил, – заметил дед Тарасов.
– Возможно, – кивнул Вячеслав Андреевич. – Так вот, насчет капища на холме… Там, конечно, хорошо было бы покопаться. Может, еще один Стоунхендж обнаружится, как у Старой Рязани.
Сережа недоуменно посмотрел на него:
– Дядь Слав, так ведь Стоунхендж в Англии.
– Не только. – Вячеслав Андреевич раскраснелся, лоб его лоснился от пота. – В наших краях свои Стоунхенджи. Земля наша, племяш, буквально напичкана историей, тут чуть ли не в любом месте копни – и обязательно на что-нибудь древнее наткнешься. По истории ходим! Возьмем тот же тверской кремль – да там еще копать и копать…
– Слава, может, отдыхать уже будем, а? – недружелюбным голосом предложила тетя Лена. – Вон, Сережа дремлет уже…
– Ничего подобного, – возразил Сергей. – Вовсе я не дремлю, теть Лен.
По молодости своей и неопытности он не понял, что эти слова – лишь тактический ход, направленный против деда Тарасова, который опять уже дул в опустевший стакан и, судя по всему, не собирался уходить до тех пор, пока в бутылке остается хоть капля «огненной воды».
Вячеслав Андреевич тоже не желал слезать со своего любимого конька:
– Да успеем еще наспаться, Лен!
Он наполнил молниеносно подставленный стакан деда Тарасова (откуда у того и прыть взялась?!), не обидел и свой «наперсток». Чокнулся с дедом, одним глотком разобрался со своей порцией – уже без тостов, – и, тряся левой рукой рубашку на груди, чтобы хоть немного охладиться, продолжил, переходя на подобие скороговорки:
– Памятник на памятнике, понимаете? На десятки метров вглубь, где только ни воткни лопату. И на Лихой вашей горке, повторяю, интересно было бы покопаться; может, там не то что Стоунхендж – вторая Троя стоит, дожидается. Но средства! Где средства-то взять, милые вы мои? У нас студентов для раскопок не хватает, у нас Тверь практически нетронутая… Э-эх!
Историк, скособочившись, посмотрел в окно, словно силясь разглядеть там желанные средства на раскопки, потом повернулся к столу и заговорил уже потише и не так быстро:
– Вот вы сказали, там пустошь подземная, пирамида…
– Пирамида, – эхом отозвался несгибаемый дед Тарасов. – Как в Египте. Это не я сказал, я тока пересказываю…
– Ну да, «преданья старины глубокой». И ведь вполне возможно, что так оно и есть! Вот, Сережа, это уже о твоих краях информация. Были сообщения о том, что обнаружены подземные пирамиды в Крыму. И не только там, но и под Киевом, и в районе Днепропетровска, и где-то еще на Украине… Лихая горка может стоять в этом ряду. И если копнуть – отыщутся и дружинники пропавшие… то, что от них осталось… и много чего еще… Но средства! Но люди!.. – Вячеслав Андреевич горестно взмахнул руками.
– Копнуть… Как ты там копнешь? – возразил дед Тарасов и вытер рукавом заслезившиеся от дыма глаза. – Чижолое там место, проклятое. И я чувствую, и другие наши тоже… Там долго не проторчишь – сердце начинает разрываться, и будто душит кто. Одно слово – проклятое. Идолами проклятое… До войны, я еще пацаненком был, Ванька Демин сутки там по пьяни провалялся. Так еле откачали потом Ваньку- та.
Дед теперь уже сам, без приглашения, резво схватил бутылку, булькнул в стакан на два пальца и торопливо выпил, словно боясь, что отнимут. Тетя Лена, разбиравшая сумки, этого не заметила, а Вячеслав Андреевич хоть и заметил, но только усмехнулся: пусть пьет человек, если хочется, ему же завтра на работу не идти; лишь бы не заснул за столом да со стула не свалился.
– Геопатогенная зона? – предположил Сережа. Он иногда смотрел по телевизору всякие познавательные передачи.
Вячеслав Андреевич задумчиво покосился на него:
– Вряд ли. Наверное, просто перебрал Ванька самогонки. Или и вовсе отравился. И капища, и храмы сооружали в узлах энергетических решеток, в наиболее благоприятных местах. Кто же будет возводить храм в геопатогенной зоне?.. Хотя… – Он потер подбородок. – За сотни лет что-то могло сдвинуться, разбалансироваться…
– Да идолы же, сосед, идолы! – покачнувшись на стуле, громогласно заявил дед Тарасов. – Я хоть и верую в Господа нашего Иисуса Христа, но и в нечистую силу тоже. Не тока сатана есть на свете, Андреич, – не к ночи помянут будет, – но и другая всякая-разная нечисть. Ты вот стариков послушай, они тебе такого наговорят!
– Да уж, – согласился Вячеслав Андреевич, сжимая в руке промокший от пота платок. – Наговорить могут, это точно.
– Много всяких чудес, мно-ого… – протянул дед Тарасов, и наконец-то отставил в сторону свой стакан, чуть не опрокинув при этом солонку. – Вот, со мной… Навроде – мелочь, пустяковина, а как ты ее объяснишь?
Тетя Лена вернулась к столу и явно собиралась сказать что-то нелестное, но Вячеслав Андреевич едва заметно покачал головой: не мешай, мол, старику, пусть болтает.
– Я свою-то когда схоронил… Ну, поминки, напился, знамо дело… А ночью проснулся, будто кто со всей силы в поддых зафигачил. Лермонтов, грит, с-страница сто двенадцать, две верхние строчки…
– Кто говорит-то? – поинтересовался Вячеслав Андреевич.
– А не зна-аю, кто, – пьяно развел руками дед Тарасов. – Я ентого Лермонтова и не ч-читал никогда. А книжка еще дочкина, старая… Схватил, открываю… Щас, щас, вспомню… – Он поднял руку, сглотнул и зажмурился, пытаясь, вероятно, выудить из памяти образ той сто двенадцатой страницы. – О! «Грехи твои… и самые злодейства… простит тебе Всевышний»… – Глаза деда уже вновь были открыты и тускло блестели. – Эт, значить, она меня с того с-света прощала… Через Лермонтова… И тут обратно меня словно ударило! Я за карандаш, записал на газете… то, что в голову шибануло, – и вырубился. А утром беру газету-та, читаю свои каракули…
