…Шипел, шептал непонятные слова невзрачный фонтан, и казалось – это шелестит ветер, гоняя рыжую пыль по угрюмым просторам Сидонии.
Алекс Батлер взглянул на часы и медленно, будто неся на плечах тяжелый груз, поднялся со скамейки.
Разговор за столом явно не клеился. Алекса не покидало тягостное ощущение, что за стеной гостиной, в соседней комнате, находится гроб с мертвым телом. Впрочем, в некотором роде так оно и было. И не один гроб стоял в этом старом доме, а два. Флоренс Рок… Саймон Рок…
Клара Баллард сидела напротив Алекса, и ее чашка чая оставалась нетронутой, и заброшенно ютились на блюдце из псевдомуранского стекла кружочки рассыпчатого сахарного печенья – такие же блюдца, целых три, когда-то в приступе злости разбила Гедда. Алекс никогда не умел определять возраст женщин, но простой арифметический подсчет показывал, что если младшей дочери было двадцать семь… нет, сейчас уже было бы двадцать девять, то матери – где-то около пятидесяти. Он сразу, как только она появилась на крыльце, заметил, в кого пошла Флоренс. С умело обработанного косметикой довольно моложавого лица смотрели знакомые глаза цвета неба, вот только небо казалось подернутым легкой облачностью. Строгий костюм с оттенком красного дерева гармонировал с аккуратно уложенными, крашенными «под каштан» волосами.
Рядом с матерью Флоренс сгорбилась над чашкой женщина с округлым серьезным лицом, на котором выделялись черные полукружия бровей и чуть тронутые лиловой помадой пухлые губы. Если бы ему не сказали, Алекс ни за что бы не догадался, что это родная сестра Флоренс – видно, тут одержали верх отцовские хромосомы. Отца в своих рассказах Флоренс никогда не упоминала. Сестра, насколько Батлер помнил, была замужем и жила где-то здесь, в Чаттануге.
Третья из собравшихся за столом женщин, надежно устроившая свое полное крепкое тело на стуле по левую руку от Батлера, была не родственницей, а приятельницей или подругой – он не особенно вникал во все это, обмениваясь рукопожатием при знакомстве. Ее пышная грудь рвалась наружу из-под облегающей яркой блузки, а огненные волосы, рассыпавшиеся по округлым плечам, свели бы с ума любого пожарного.
А вот Мэгги за столом не было. Она отказалась чаевничать со взрослыми и ушла к себе, в детскую, – худенькая восьмилетняя девчушка с лицом лесной птицы, обнаружившей свое гнездо разоренным. У Алекса перехватило горло, когда он увидел ее, и, взглянув в серые – не материнские – глаза, он почему-то подумал: этот ребенок чувствует, что мама, как и отец, никогда не вернется… Осторожно пожимая маленькую теплую ладошку, он заставил себя улыбнуться и вынул из кармана специально купленный в аэропорту тройной батончик «Додо» в скользкой радужной упаковке. То, что произнесла Мэгги после «спасибо», заставило его беспомощно взглянуть на Клару Баллард.
– Бабушка сказала, что вы работали вместе с мамой. А почему вы уже вернулись, а мама еще нет?
– Я же тебе объясняла, Мэгги: у мистера Батлера ничего не получалось, и его отправили домой, а у мамы получается. Поэтому ее оставили. Так, мистер Батлер?
– Так, так, – торопливо покивал Алекс. – Твоя мама много рассказывала о тебе. Она тебя помнит и любит.
«Не нужно было мне здесь появляться», – подумал он. Его коробило от собственного фальшивого голоса.
– Мама любит не меня, а свою работу, – серьезно сказала Мэгги. – Когда я вырасту, и у меня будет дочка, я буду брать ее с собой на работу.
– Мама любит тебя, Мэгги, – повторил Батлер. – А детей туда брать не разрешают.
– Почему? – спросила Мэгги.
– Давайте пить чай, – сказала Клара Баллард.
Но чаепитие получалось очень грустным. Батлер чувствовал, не видел, а именно чувствовал, как мать Флоренс раз за разом бросает на него взгляды, надеясь расшевелить, вызвать на разговор о дочери. Но он боялся заводить такой разговор, боялся сказать лишнее. И вообще, на душе у него было отвратительно, потому что он не любил недомолвок и полуправды. Он по горло был сыт полуправдой за последние годы совместной жизни с Геддой.
– Фло часто рассказывала о вас, – все-таки начал он, повторив то, что уже говорил по телефону. – О вас и Мэгги… Какие-то подробности… Вообще, у нее феноменальная память. Стихи читала, массу всяких стихов…
– Это у нее с детства. – Глаза Клары Баллард увлажнились. – У Кейт тоже.
Сестра Флоренс грустно усмехнулась и едва заметно кивнула.
– Да! – встрепенулся. Батлер. – Помню, возле «банки»… – Он замолчал, словно споткнулся, но тут же пояснил: – Это наш сленг. Там у нас такое устройство было, точь-в-точь консервная банка. Свинина с бобами. Она сказала что-то такое… Я, мол, не только перед телевизором сидела, но и книги читала. Тянулась за сестрой. – Батлер взглянул на Кейт. – Она у меня умница. Так она сказала, точно!
Теперь уже слезы заблестели и на глазах у Кейт.
– Она вообще о людях только хорошее говорила, – поспешно вступила в разговор огненноволосая. – И мне всегда, что ни попросишь: «Хорошо, Пен, без проблем».
Однажды в детстве Алекс, стремясь во всем проявлять самостоятельность, попытался починить забарахливший выключатель. Снял крышку, полез пальцем – и получил удар током. Ощущение запомнилось на всю жизнь. Последние слова соседки по столу были похожи на тот давний удар. Только пришелся он не в палец, как тогда, а в голову. Электрический разряд проскочил прямо в мозг – и там вспыхнуло, и осветились дальние темные углы, и кое-где начала осыпаться корка, открывая кусочки изображений на хранившихся в запасниках памяти картинах. Вот чье-то лицо, а вот – часть пейзажа, а вон там, внизу, у самой рамы, проступили надписи…
– Вы Пен, соседка? – еле слышно произнес Алекс, боясь, что в следующее мгновение все опять исчезнет в темноте. – Фло вас подвозила… в больницу…
«Там, в клинике, женщина, – зазвучал в его голове голос Флоренс Рок. Она сидела у светящейся стены в огромном пустом зале и теребила ворот комбинезона, и волосы ее были присыпаны красноватым налетом. – Пожилая… Она не ходит, ее возят… Она что-то знает про меня…»
Неужели Пол Доусон прав, и барьер начал разваливаться?
Пышногрудая огненная женщина всем телом повернулась к Батлеру и часто-часто закивала:
– Да-да-да! Подвозила! К маме, к Святому Марку. У меня там мама, десятый год уже, я бы ее забрала, но там ей лучше, там лечат, а у меня сын… Господи, она и обо мне рассказывала? Да-да, подвозила, подвозила, перед самым отъездом…
«Не нужны мне подземные города, меня Мэгги ждет, – вновь донеслись до него слова Флоренс, донеслись оттуда, из недр Марсианского Сфинкса, из обширного зала, где были только он и она. – Барби – светлая королева в светлом дворце-аквариуме… А другая Барби – темная королева в черном дворце…»
– Ваза, – произнес Батлер, поднимая глаза на Клару Баллард. – Черная ваза… В комнате у Флоренс, в детстве…
– Да-да, ваза! – воскликнула соседка, опережая хозяйку дома. – Так и стоит, если Мэгги не разбила, она у меня умудрилась зеркало разбить. – Пен стремительно, словно делая зарядку, развернулась от Батлера к миссис Баллард: – Не разбила, Клара?
– Ее должна была еще я разбить, – вмешалась Кейт, словно обрадовавшись возможности увести разговор в другое русло. – Попала в нее мячом, она на пол… Только там стенки вот такой толщины. – Она показала Батлеру пальцами, какой именно толщины была ваза.
– Подарок. И принимать не хотелось, и выбросить нельзя, – туманно пояснила Клара Баллард.
Возвращалось, возвращалось забытое. Пусть отдельными штрихами, фрагментами, но – возвращалось.
– Женщина в сером плаще, – сомнамбулически продолжал Батлер, невольно подражая тону, каким эти слова произносила Флоренс. – Отдам тебя серой женщине. Что это за женщина?
Клара Баллард слабо махнула рукой:
– Это давно… Я, наверное, была такой, как Мэгги. Сидела на крыльце, там, – она повела подбородком в сторону двери, – и какая-то странная женщина остановилась у ограды. И смотрит на меня. Лица не помню, и в чем ее странность – тоже не помню. Помню, что здорово напугалась, почему – не знаю. Убежала в дом,
