относительно много, но наша доля, наш удельный вес в общем количестве населения планеты неуклонно падает. Тот же Имхотеп был единственным ученым, искателем истины, среди десяти тысяч человек – число беру совершенно условное; а сейчас в Египте, скажем, тысяча ученых – настоящих ученых, а не присосавшихся к науке! – но уже на сорок пять или там пятьдесят миллионов населения. Подавляющее большинство наших соплеменников-землян уже давно перешло из категории «человек разумный» в категорию «человек потребляющий», «хомо консуменс». Потребляющий хлеб свой насущный, товары, информацию… Юзер. Общество перешло в стадию глобальной дебилизации, и я не вижу, какая сила смогла бы вытащить его из этой стадии. Знаете, есть в исламе такое понятие: «райя». Скот. Стадо. Быдло. Это те, кто в хлеву, в болоте, кто никогда не дотянется до небес, кому даже в голову не придет хоть раз взглянуть на звездное небо и задуматься: откуда оно? почему оно звездное? Голова у них только для того, чтобы есть. Кушать хлеб насущный. Тупые сериалы, рекламные ролики и триллеры – вершина их культурных устремлений, и вообще, телевизор – единственный их бог. Мы живем в эпоху всеобщего дебилизма, Алекс, и дальше будет еще хуже. Продолжится снижение интеллектуального потенциала, и наша техногенная цивилизация скончается. И вновь нагрянут средние века, только бал будут править уже не белые, а черные и желтые…
– Не сгущаете краски? – с сомнением спросил Батлер, уже как-то по-новому глядя на сидевшего боком к столу человека с ничем не примечательней внешностью участника киномассовки. – Не только не сгущаю, а даже, напротив, разбавляю, – ответил Доусон. – Причем это только набросок. Эскиз.
– У вас, случаем, еще одной необычной «девиации» нет, как у Иоанна Богослова?
– Нет, в будущее заглядывать не умею. Да и какая в этом нужда? И так понятно, куда мы идем. То есть катимся.
– Или куда нас несет, – добавил Батлер. – Интересный вы человек, Пол, только дискуссию я сейчас не вытяну. Я лучше еще воды выпью. – Он кивнул на бутылку. – Хорошая вода, из айсберга. Не хотите?
– Нет, спасибо, – отказался Доусон и покосился на лежавшую на столе пачку сигарет. – Я бы лучше закурил…
– Ладно, курите, – разрешил Батлер, наполняя стакан. – Я уже почти в норме. Отделался легким испугом.
Доусон быстро придвинул к себе пепельницу, щелкнул зажигалкой и с удовлетворенным видом выдохнул первую порцию дыма. Сразу же сделал новую затяжку и сказал:
– Действительно, что-то я разошелся. Вернемся к нашим марсианам. Что вы собираетесь предпринимать дальше, Алекс? Докладывать агентству?
Батлер оторвался от стакана и ответил:
– Нет. Пока – нет. Вспомнил-то я еще не все. Я бы съездил в местную клинику Святого Марка. Флоренс меня просила… Если хотите, можете составить мне компанию. Тут какая-то туманная история…
51.
– Пожилая женщина? Не может ходить? – переспросила сидевшая за толстой прозрачной перегородкой темнокожая медсестра, пристально глядя на Алекса Батлера. – Вы что, не знаете, как ее зовут?
– Забыл, – ответил Батлер. – Меня… нас попросили проведать ее, поговорить. Ее возят в кресле… Так нам сказали. Ну, забыл я имя, дырявая голова…
Медсестра продолжала сверлить его взглядом, и ее черные зрачки были похожи на два револьверных дула. Потом оба дула переместились на стоявшего сбоку, в двух шагах от Батлера, Доусона, и вновь взяли Алекса на прицел.
– Кажется, я знаю, о ком вы. Только сомневаюсь, что вам удастся поговорить с миссис Стоун.
– А… что с ней?
Медсестра поднесла руку к виску и слегка пошевелила короткими пальцами:
– Проблемы с головой. Очень серьезные… и безнадежные. – В ее выпуклых, похожих на теннисные мячи глазах засветилось любопытство. – А кто вам о ней сказал? Она тут уже лет сто или двести, и никто никогда ее не проведывал. Вроде бы и имя-то у нее ненастоящее, никто не знает, как ее зовут, а сама не говорит.
– Одна знакомая сюда приходила, – не стал уклоняться от ответа Алекс. – Точно не знаю, в чем там дело, но просила навестить, если буду, – он мельком взглянул на Доусона, – если будем в Чаттануге. Ну, вот… – Он поднял пакет повыше, чтобы медсестра увидела со своего вращающегося кресла. – Надеюсь, фрукты ей не противопоказаны?
– Сейчас вас проводят. – Медсестра щелкнула клавишей селектора. – Миссис Стоун в палате. Ее вывозят на прогулку, только позже.
– А что у нее с ногами?
Медсестра подняла голову от селектора:
– Доходилась. Кто-то из бывших медсестер рассказывал: ушла в город, незаметно, и ее машина сбила. Давно. Ну, не сто лет назад, а лет тридцать пять – сорок точно. Присядьте вон там, сейчас я провожатую вам найду.
Садиться Батлер не стал, а отошел к стене вестибюля, где рядком выстроились декоративные невысокие пальмы в больших зеленых, под цвет настенной плитки, вазонах. Доусон, немного помедлив, тоже перебрался в этот зеленый уголок и, посмотрев на Алекса, сочувствующе спросил:
– Что, новая трансгрессия?
Батлер непонимающе поднял брови.
– Рецидив похмельного синдрома? – более ясно сформулировал Доусон. – Вы белы как флердоранж. Или как холодильник. Голова болит?
– Да вроде нет, – ответил Батлер, прислушиваясь к себе, – Пусть пока и не высший сорт, но во вполне приличном состоянии. Просто… Просто как-то не по себе… Волнение какое-то непонятное… – Он встрепенулся: – Слушайте, Пол, а вы не могли бы узнать, кто она? Ну, пошарить у нее в голове… Почему Фло вдруг вспомнила тогда, ни с того ни с сего?
– Пошарить-то можно, – помедлив, ответил Доусон. – Но если у нее там, – он, поднеся ладонь к голове, повторил жест медсестры, – то вряд ли что-то получится.
– Ничего не понимаю, – растерянно сказал Батлер, слепым взглядом уткнувшись в волосатый ствол пальмы. – Сердце колотится как тогда, при старте…
– Вчерашнее продолжает играть, – пояснил Доусон. – Вы ведь в этом плане человек нетренированный.
…Проворная белозубая смуглая девчушка в слишком тесном для ее бедер и груди халатике открыла перед ними белую дверь палаты и заглянула внутрь.
– Миссис Стоун, к вам гости.
Повернулась к Батлеру и Доусону:
– Проходите. – И, посторонившись, добавила: – Только вам ее не расшевелить.
Батлер первым вошел в палату, где витал неистребимый запах лекарств. Доусон последовал за ним. Смуглянка-медсестра неплотно прикрыла дверь и то ли осталась в коридоре подслушивать, то ли тихонько удалилась.
Прямо напротив двери, возле зашторенного окна, стоял на тумбочке большой телевизор. Его экран был повернут в сторону застеленной по-армейски кровати – клетчатое сине-зеленое покрывало лежало ровно, без единой складки, и подушка располагалась в изголовье строго по продольной оси кровати. Наволочка на подушке отсутствовала. Справа от телевизора, почти закрывая вторую тумбочку, возвышалось кресло на колесах; подставка для ног была опущена наподобие ножа бульдозера и почти касалась бледного линолеума. Кресло упиралось в другую кровать. Там, на двух подушках, полулежала женщина. Руки ее были вытянуты поверх легкого одеяла цвета кофе с молоком, почти неотличимого от больничной пижамы, пальцы чуть подрагивали, словно женщина представляла, что работает на компьютере. Короткие, но довольно густые еще волосы были седыми, а лицо походило на сухой осенний лист, которому никогда уже не суждено налиться живительными соками. Женщина смотрела в сторону двери, где стояли Батлер с
