Владимир Корнилов; “Демобилизация”; Роман

— Так точно.

— Не участвовал, не находился, не привлекался, не имею, не имею, не имею, — медленно читал майор выведенные четкой тушью ответы. — Холост, — наконец, дошел он до семейного положения, — а пишете — женат.

— Никак нет, — усмехнулся Борис. — Собираюсь только.

— Или ошибся? — пролистнул майор дело. К задней обложке было подколото тонкой скрепкой курчевское письмо в Совет министров.

— Вот, — майор отцепил два листа послания, и Курчев пожалел, что не нацепил в коридоре очков. На первой странице наискось уверенно была определена толстым синим карандашом его судьба, а как определена, он по близорукости прочесть не мог.

— Сиди, сиди. Это не для тебя, — заметив потуги лейтенанта, облизнулся майор и положил страницу текстом вниз. — Да, не женат, — проглядел он вторую. — Собираешься. У нее был?

— Ага, — соврал Борис.

— А чего, чудак, с образованными связываешься? Образование, лейтенант, еще не вещь. Это вон у Затирухина с академиями носятся. Технических набрали и нос дерут, — хмуро пробурчал рыжий Пеликанов, и Курчев понял, что у самого майора с образованием туго и (что для Курчева было куда важней) тут, на набережной, их армию не любят, завидуют ее особому положению, слегка боятся и всегда будут готовы безнаказанно насолить ее командованию.

— Образование — хрен без палочки, — повторил майор, и Курчев тут же согласился:

— Я им и говорю, а они держат… У меня курсы всего, а техника там… сами знаете, — невинным взглядом поглядел на Поликанова, понимая, что тот «овощехранилища» даже во сне не видел.

— Слышал, знаю, — отмахнулся майор. — Показуха одна. Показуха и сплошь разгильдяи. Вон, вроде тебя, — он провел себе по гладко выбритой щеке. Или его раздражала небритость Курчева или у него плохо росла борода.

— Предложено с вами разобраться, — сказал майор. — Предложено, — повторил, и у Курчева сжалось сердце от тоски и унижения.

Этот щуплый, рыжий, ничтожный армейский чиновник лениво проглядит разные байки в тонком военном журнале, попробует решить кроссворд, зевнет и, как ему на душу ляжет, так и напишет в докладной: отпустить или оставить. И все. Будь ты разгениальный, или раздерьмовый, будь ты злой или добрый, холостой или женатый, русский или татарин, молодой или старый — все одно. Как этому рыжему и щуплому покажется, так и будет. Жаловаться некуда, писать некуда. Год назад был Сталин. Был Сталин и как Сталин хотел, так оно и было. Сталин менял, кого вздумается, переставлял, сажал, пускал в расход, возвращал из лагерей, снова сажал, выселял целые республики — все было правильно, потому что это делал Сталин. Никто не кочевряжился. Все соглашались и даже аплодировали. И вот год, как Сталина нет. Стали армию распускать. Налог селу наполовину скостили. В Корее замирились. Все вроде идет не хуже, чем при вожде. Даже бумаги втрое быстрей ходят. А сидят вместо Сталина такие вот щуплые и рыжие.
«Напоить его, что ли? — раздумывал Борис, глядя на майора. — А как? Гришка бы придумал. А я — тюфяк…» и от чувства собственной никчемности, бессилия и зависимости от этого плюгавенького человечка лейтенант вместо того, чтобы заискивать, злобно и затравленно глядел на майора.

— Ну, и разобрались? — пустил вопрос, как сигаретный дымок, сквозь сжатые челюсти.

— Разберемся. Не ершись. У меня все. Можете быть свободны.

Курчев поднялся, понимая, что дела его швах. Но потому, что терять уже было нечего, он вложил в голос и в скривившееся лицо сколько возможно было презрения и брякнул:

— А подполковнику Затирухину, что передать, товарищ майор? Товарищ подполковник просил его в курсе держать, потому что, если не уволите, обещал меня со света сжить.

— Можешь послать своего Затирухина, — усмехнулся майор, и лицо у Курчева мгновенно просияло. — Если спросит, скажи — без него решат. А ты позванивай. Почта пока еще до вас дойдет. А я тебе по проводу скажу, подписано уже или нет. Бывай. Счастливо, — привстал майор и протянул руку не помнившему себя от счастья лейтенанту.

26

Ожидая Курчева и добродушно поругивая армейское начальство, которое для каких-то своих глупостей задерживало технического лейтенанта, Клара Викторовна убралась в комнате, приоделась, надушилась, накрасила губы и устроилась в кресле. Настроение у нее было совсем вокзальное, будто сейчас подойдет счастливый поезд и она полетит на нем, полетит невесть куда, да и неважно куда, а просто ей будет очень и очень хорошо.
Курчев не звонил, но Клара Викторовна сидела в кресле чинно и строго, словно была не в своей комнатенке, а в огромном зале ожидания и на нее глядели тысячи