мужских и женских глаз и пытались догадаться, кто она такая, куда едет и кого ждет. А она сидела в кресле (собственно, это было собранное кресло-кровать) нарядная и таинственная, равнодушная к любопытным взглядам бесчисленных мужчин и пронзительно-завистливым и оценивающим взглядам женщин. Она сняла с полки томик Томаса Манна (не будешь же при всех на вокзале читать арабские сказки). Это были «Признания авантюриста Феликса Круля», самый легкий из манновских романов, единственный, который она одолела до конца. Кстати, конца до сих пор не дописано, хотя, кажется, старичку скоро восемьдесят. Сегодня эта книга наиболее соответствовала ее игривому настроению. Молоденький лифтер уже стучался в номер жены фабриканта унитазов, назревал самый волнующий эпизод романа, и как раз, отвечая состоянию Клары Викторовны, в коридоре весело прозвенел звонок. Переводчица медленно и спокойно, словно она в самом деле находилась в зале огромного вокзала, положила раскрытый томик Манна страницей вниз на подлокотник кресла-кровати и вышла деловой походкой на высоких каблуках в коридор. Ходят женщины разные, Как изящны их талии… — все-таки не выдержала она роли и пропела, возясь с английским замком.
— Это я, — сказала Марьяна. — Извини. Пятиалтынного не было. Мне в петлю лезть, если выгонишь…
В руке у нее был клетчатый чемодан. — Что? — округлив подведенные глаза, уставилась на подругу хозяйка.
«Ох, некстати, — подумала про себя. — Не надо им тут встречаться. Наговорила я про Борьку всякого, а он все-таки ничего… Нет, не надо сегодня никого третьего…» — Снимай свою белку, — сказала Марьяне, стараясь не выказывать огорчения. — Смотри, вполне носится, — погладила буро-сероватый мех.
— Скорей я сношусь. Бр-рр, холодно, — съежилась Марьяна, входя в комнату и валясь в кресло. Томик Манна, загибая страницы, мягко упал на пол.
— Извини. Что это? Ни бельмеса я по-гитлеровски. А, про официанта? Помню. Распаляет.
— Брось, — улыбнулась Клара Викторовна. — Что у тебя такое?
— От Алешки ушла. Да, да. Ушла и ушла. У тебя поживу недельку. Это ведь раздвигается? — хлопнула по креслу.
— А через неделю вернешься? — Клара Викторовна пыталась придать разговору шутливый тон.
— Не волнуйся. В неделю что-нибудь себе приищу. Осенью в аспирантуру пойду. Если в Университет, общежитие дадут. Или Сеничкины расщедрятся, чего-нибудь выделят. Все-таки я прописана.
— Клюкнуть хочешь? — спросила переводчица. Она все еще надеялась, что подруга отогреется и уйдет. Уже пора было бы возвращаться техническому лейтенанту.
— Хочу, — кивнула Марьяна. — А ты чего-то сегодня нарядная, расфуфыр! Ух… А ну повернись. Какая-то, чёрт возьми, особенная. Случилось что?
— Да нет, так… — отмахнулась и тут же зарделась Клара Викторовна.
— Ну, говори. Вижу, что сказать распирает…
— Нет, ничего. Ровным счетом ничего.
Она достала из немецкого шкафа-буфета заткнутую пробкой начатую бутылку коньяка, рюмки, блюдца, сухарницу с печеньем и маленькое блюдце с нарезанными ломтиками лимона. Ходят женщины разные, Как прекрасны их талии, — снова напевала, вертясь в тесной комнатенке на высоких каблуках.
Так прекрасны их ноги, Цвет лица и так далее… — улыбаясь, подтянула Марьяна:
И с эпохи язычества — Чудеса мироздания!
