Владимир Корнилов; “Демобилизация”; Роман

оторопевшего Игоря Александровича.

— Ну, что там?

— Не знаю. Жорка турусы распустил. Помирает Варвара Терентьевна. А может быть, просто приступ. Говорит, кричит очень.

— Н-да, — неопределенно хмыкнул Сеничкин, почувствовав прилив столь несвойственной ему неуверенности.

Они вошли в подъезд, где Алексей Васильевич никогда не был, и поднялись по старой неказистой лестнице со сбитыми ступеньками и трясучими перилами на последний, третий, этаж. Бороздыка привычно, словно тут жил, повернул старый механический звонок.

— Наконец! — раздалось за дверью. — А, это вы? — открыла им толстая невысокая женщина с густыми бровями и обрюзглым, когда-то, по-видимому, кукольным, а сейчас грубым лицом. Она была в черном шелковом, вовсе не скрывавшем ее бока и груди платье и показалась доценту вульгарной. Раздеваясь, он заметил, как она несколько раз стрельнула глазами, вспомнил, что видел ее в переулке, когда стоял там с Ингой.

— Ну как? — с торжественностью в голосе спросил Бороздыка, кивая на дверь маленькой комнаты.

— Никак. Только-только затихла. «Скорая» укол сделала и велела ждать до утра, а там звать районного. А если чего — звонить в милицию… Пусть засвидетельствуют .

— Ну конечно, — кивнул Бороздыка. — Что им человек?!

— Да, им люди — тьфу. Хорошо хоть вы пришли, — открыла Полина двери большой комнаты, впуская доцента и Игоря Александровича. — А то я тут одна — ни отойти, ничего… Да и страшно. Кричала, как резаная.

— А Инга?! — в один голос выдохнули оба гостя.

— Шлендрает. Три ночи не ночевала. Тут тетка концы отдает, а у нее хвост трубой. Погодите, погляжу, жива ли…

— Положеньице, однако, — заметил Бороздыка, не желая слишком издеваться над доцентом, но все-таки кое-что себе позволяя.

— Но она ведь не знает, — огрызнулся Алексей Васильевич, тоже всаживая в голос всю досаду этого глупого шокинга, мышеловки, куда он попал по простоте душевной и откуда до прихода районного врача вряд ли будет удобно выбраться.

— Ингу зовет. А где ее возьмешь? — сказала, возвращаясь, бровастая соседка. — Может, пойдете. Она в себе…

— Пойдемте, — с важностью поднялся тщедушный Игорь Александрович. — Это, сэр, смерть. Вам тоже взглянуть не помешает.

Старуха лежала на кушетке, глубоко уйдя головой в подушку, так что даже чахлая подушка казалась огромным ночным чепцом. Оттого, что прежде всегда ее видел на ногах, язвительной и бодрой, Бороздыка подумал, что она уже скончалась. Но старуха сверкнула острыми маленькими глазками и тихо выдохнула:

— А, мое почтение…

Видимо, имя и отчество «стрекулиста» она все-таки забыла, но шепот ее сохранил язвительность.

— А молодого человека не имею чести… — выговорила довольно четко, но головы не повернула.

— Да. Я у вас не был, — смешался доцент. — Мне позвонили, попросили…

— Ничего… Ничего… Вы успели… Но вам это ни к чему. А вот внучка моя…

— Придет она. Вот сейчас и придет, — утешая, как маленькую, сказала Полина. — Вы бы уснули.

— Сейчас усну. Погодите… Инге скажите, чтобы не терзала себя. И Тошку с Танькой пусть не вызывает. Ничего этого не надо. Пусть сразу в крематорий… — усмехнулась старуха, потому что мысль о сожжении была ею выношена давно, а о невызове Тошки и Таньки она начала думать еще до их отъезда.

— Хорошо, — очень тихо, больше кивком, чем голосом, ответил Бороздыка.

Он подошел ближе всех к кушетке. Старуха его