Левон Иванович трогает ладонью верхушки посаженных кустов, как будто гладит по головкам малышей, и посматривает на небо:
– Красота-то такая! Эх, и денёк сегодня будет – на славу!
– Доброе утро, Левон Иванович! – кричу я и поднимаю руку.
– Доброе, доброе… Салют! Любишь спать, молодой человек… А я такой рассвет на Немане писал – голова кружится. Представляешь – клубится туман… Солнце над самой водой тлеет, как жар… Вода вот-вот загорится, блеск её ещё приглушённый… Верхушки леса на том берегу плавают в тумане…
Женя Гаркавый в майке и трусиках «бежит на месте» на балконе.
– Виват! – кричит мне не по-нашему, машет рукой.
Только Галка даже не кивнула мне. Прохаживалась по скверику, опустив голову, ни на кого не смотрела. Снежок сам гулял, бегал от деревца к деревцу и каждое обнюхивал. Знакомился с новосёлами! Не смотрела Галка и на балкон, хотя Женя начал подпрыгивать с детской скакалкой, выделывать ногами всякие штуки.
Потом мама крикнула мне в форточку: «Завтракать!» – и я ушёл.
А вышел опять, когда во дворе уже было много взрослых и все мои друзья-товарищи. Успел, наверно, пройтись по квартирам Левон Иванович или кого-то из мальчишек послал, и позвали всех жильцов. Незнакомых пришло много: сестра Галки – студентка, отец Серёжи, который поехал в командировку из старого дома, а вернулся теперь в новый. Из чьей-то квартиры появился демобилизованный моряк почти в полной форме, только бескозырки не было, из чьей-то – две взрослые девушки. Хохотушки: что ни скажет бывший моряк, а они рассыпаются: «Их-ха-ха! Ох-хо-хо!»
И ещё, наверно, не все жители, потому что в нашем доме сорок квартир. Что за люди в них живут? Не скоро узнаешь…
И папа мой вышел на воскресник с Мариной, и Павлушина мать с Генкой. Многие выходили во второй раз.
Павлушина мама о чём-то разговаривала с дядей Левоном. Может, не получались штанишки без штанин для Ваньки-куклы? С ними стоял ещё какой-то высокий дядька с папкой под мышкой.
Всё было почти как вчера. Только работали не так поспешно, больше шутили и смеялись.
Посадили всё, подчистили, и дядька с папкой попросил нас пробежаться по квартирам, позвать остальных людей – на собрание. Общее собрание жильцов дома номер четыре по улице Мира. Показалось ещё несколько незнакомых дядей и тётей, Жорин и Васин папы, дядя Коля, тётя Клима…
Домком выбрали – домовой комитет. Избрали Левона Ивановича, Жориного папу и незнакомую тётю из другого подъезда. И все уже хотели расходиться из скверика, но дядя с папкой сказал:
– Обождите, товарищи… Один документик передали из горсовета. Надо обсудить его. Жалоба на жителей вашего дома…
И прочитал тот «документик». Что некоторые жители нашего дома занимаются самоуправством. Что Левон Иванович Старевский с приятелями попортили весь двор – нарыли ям, навыворачивали наверх камней, несмотря на то, что государство уже расходовало столько средств на благоустройство. Что некоторые развели собак и кошек и те гадят на лестнице, нападают на мирных граждан, кусают и рвут одежду. А может, они бешеные?
И тут все зашумели, заговорили:
– Знаем, кто писал!
– А почему его самого нет? В глаза людям стыдно смотреть!
– Жена его здесь!
– Не читайте дальше! И так всё ясно!
– Читайте, читайте! А о гараже там нет, о взломе?
– Не успел еще о гараже!
– Тише, товарищи! Я прочитаю подпись: «Профессор Иван Иванович Дервоед, персональный пенсионер областного значения».
– Знаем такого!
– А разве плохо, что мы сквер разбили? Лучше пыль глотать? Лучше пусть бурьян растет?
– Учёный называется! А с людьми не научился жить.
– Сжечь его гараж! Заразу разносит по городу!
Когда все накричались, дядя Коля рассказал человеку с папкой о вчерашнем случае в Дервоедовом гараже, о том, что взял обломок доски для экспертизы. И начальник с папкой пообещал, что примут меры к заразному гаражу.
А в конце тетя Клима выступила:
– Стыдно мне… Стыдно, люди добрые… Одно скажу: никакой он не профессор. Это он важности на себя напускает, жестянку к двери приколотил. Обыкновенным преподавателем работал… Выдумал себе какую-то болезнь, чтоб на пенсию раньше уйти. Замучил всех в институте своими жалобами… Студентов не учил, а калечил…
И пошла домой. Медленно так, вогнув голову.
Даже жалко стало тётю Климу.
Люди поговорили ещё о том о сём и разошлись. Только дядя Левон, Жорин папа и незнакомая тётя – избранный домком – стояли возле дядьки с папкой и договаривались, что домкому делать, чтоб всем жилось хорошо и дружно.
А потом по дворам проехал грузовик и сбросил возле соседнего длинного дома четыре песочницы, а возле нашего – две. Не сбросил – Жорин папа и мой папа сняли. Сняли и просто так поставили, потому что места ещё им окончательно не выбрали и не было песка. Генка с Мариной сразу залезли в одну поиграть.
Из дому вышел Женя Гаркавый. В руке – свёрнутое полотенце.
– Кто со мной на гавань? Сполоснёмся немного…
Я, Вася и Жора подбежали первыми. И Павлуша отпросился у мамы. А Жора крикнул папе:
– Я спиннинг побегу возьму!
Жорин папа кивнул: «Ладно…»
И вот мы идём, а Жора держит под мышкой спиннинг и на ходу надувает волейбольную камеру. Надул и дал нести Серёже.
Большая камера стала, как воздушный шар. Серёжа засунул её спереди под рубаху. Переваливается с ноги на ногу, как утка. От смеха лопнешь, на него глядя…
Гавань мы знали уже. Это там, где от Немана отходит заливчик. Приходили туда с дядей Левоном, когда тот собирался писать этюд. А Женя туда каждый день бегает – или утром, или вечером.
– Я буду купаться, пока и снег не выпадет, – говорит Женя дорогой. – Организм привыкнет, и зимой буду окунаться. Прорубь сделаю во льду…
– Го, удивил! – сказал Жора. – Мой папа читал, на каких-то горах живут снежные люди. Дикие… И спят на снегу голые, и едят снег. У них вместо костей лёд.
Мы захохотали над Жориной выдумкой.
– Брехня! – сказал Женя Гаркавый. – Посылали туда экспедицию. Никакого снежного человека или хотя бы обезьяны не нашли.
– Провалиться!.. – хотел дать клятву Жора, но передумал.
– Вот я читал – чистая правда, – сказал Женя. – В Африке есть такое племя, что огня не боится. По раскалённым углям ходят босиком – и хоть бы что. Проверяли – никакого следа на подошвах не остаётся.
– У-ю-юй! – не выдержал я. – Вот если б наши пожарники такими были. Залез бы в огонь и туши спокойненько.
– А ещё есть йоги в Индии. Не племя, а такая группа людей, каста, по-ихнему. Они могут битое стекло глотать и лезвия безопасной бритвы, могут сами себе руки или ноги кинжалами пробивать, и даже кровь не капает. А захотят – могут и не дышать. Одного в гробу закопали на полдня. Откопали, открыли крышку…
Женя обернулся назад, остановился. И мы стали, посмотрели назад. Далеко уже последние домики пригорода. И там, где кончалась улица и начиналась обыкновенная полевая дорога, шла Галка со
