— Не люблю. В институте выматываюсь.
— А здесь легче?
— Еще бы! Здесь курорт. К сожалению, всего четыре недели. Экспериментальное обучение по методу болгарского доктора Лазанова. Честно говоря, липа. Что-то вроде курсов Берлина. Если бы не надеялась отдохнуть от домашних, не взялась. Вам странно?
— Я холост.
— Счастливый.
Я подумал: красивая, держится приятно, замужем, чего ж такая неотогретая?
Она спросила, с кем встречаю Новый год.
— С Морфеем.
— И в Москву не хотите?
Наверно, ей сказали, что я тут жил несколько дней с женщиной, а возможно, она запомнила Томку.
— Чего в Москве потерял?.. — сказал мрачно.
— А я, — вздохнула, — очень люблю Москву...
В городе посадил ее в трамвай. Не снимая вязаной перчатки, она крепко пожала мне руку, и я понял, что надо рвать когти. Но паспорт и имущество остались в пансионате. А в Москве не было жилья. Быстро перекусив в привокзальной кулинарии, я вернулся в коттедж и, трезвый, завалился спать.
8
Когда проснулся, позади был большой кусок нового года, и я вновь заснул и спал, пока не рассвело. Позавтракав остатками хлеба и купленной в кулинарии печенкой, я писал весь день и в столовую явился лишь к ужину.
Весна и Варвара сидели одни за длинным столом. Присоединяться к ним не хотелось. В новом году нечего тянуть прежнюю резину. Хватит сложностей!..
— Чего мрачный? — спросил меня Виталька. — Длинная на тебя клюнула. В электричке столкнулись. Всю дорогу страдала, что ты Новый год встречаешь один. Так что сразу к себе тащи.
— Питья нету.
— Поделюсь.
В предбаннике ко мне подплыла Варвара:
— Пойдете в соседний санаторий на двухсерийный советский детектив? Калерия Алексеевна тоже идет.
Виталька подмигнул: мол, Бог в помощь. Две чекушки оттягивали мое несчастное, слишком легкое для зимы и посуды пальтецо.
— Неужели пойдете? — спросил Весну, забыв поздравить с Новым годом.
Она робко пожала плечами, и я снова почувствовал, что она промерзла до самой середки. Впервые подал ей пальто и потом осторожно, словно могло взорваться, снял с вешалки свое.
Мы четверо уселись в темном кинозале. Непонятно, откуда в первый день года набралось столько зрителей. Я подумал, что у Витальки тоже в семье непорядок. Дома не задержался и клеит Варвару, которая не замужем, хотя доктор наук и могла бы кого-нибудь завести для утешения. У всех сложно. Мне стало не по себе. И еще эти чекушки оттопыривали пальто. Чего хочу? Зачем лезу к женщине? Может, у нее свое «в печали и радости»? Может, она не хочет на время... А кто хочет на время? Томка? Томка тоже не хочет. Томка за меня пошла бы, будь я хоть сколько-то надежен... Зачем охмуряю Весну? Написал ее и отваливай, а не приставай...
На экране советского разведчика забрасывали в немецкий тыл.
— Кажется, страшная чепуха, — шепнула Лера.
Справа сопел Виталька. Тискал Варвару. А ведь у всех у нас было по отдельной комнате.
— Ужасная чепуха, — повторила Лера.
— Пошли. — Я взял ее за руку.
— Если выберемся...
Сзади зашикали. Советский разведчик уже получал погоны немецкого лейтенанта. Мы вышли, тесно прижавшись, ее рука в моем кармане. Казалось, всех делов дойти до коттеджа. Я сжимал ее руку, с которой сползла вязаная перчатка (свои вчера оставил в кулинарии). Рука была податлива и плечо, что вкладывалось в мое, тоже, но, когда на повороте к пансионату я обнял женщину, она вся напряглась, как гребчиха, и мне показалось, что прижимаю к себе не субтильную преподавательницу английского языка, а металлическую статую спортсменки в парке культуры и отдыха.
Я взял ее под руку. Как ни в чем не бывало снова просунула свою ладонь в мой карман. Снова обнял, и снова меня оттолкнула.
— Давайте погуляем. Погода хорошая, — сказала спокойно.
Погода и впрямь была ничего. Снег свисал с веток, а звезды — с неба. Было тихо. Только поскрипывало под ее сапогами и моими ботинками.
— Не сердитесь... Вы жутко красивая...
Во мне что-то размякло, словно уже выпил. Но водка еще только булькала во внутренних карманах. Лера не ответила.
— Я, когда встретил вас у калитки, ахнул и потом написал по памяти... Неприятно?
— Непривычно.
— Хотите поглядеть?
— Да, но сначала еще пройдемся... — Она совсем по-девичьи пожала плечами и снова просунула руку в мой карман.
— Завтра ко мне приезжают отец, сын, муж...
Нужна ей моя живопись! Мы молча прошли по расчищенной аллее и повернули назад. Ее рука по- прежнему согревала мою.
В дверь коттеджа была всунута телеграмма: «Поздравляю люблю надеюсь». Я в сердцах ее разорвал.
— Покажите вашу работу, — сказала Лера. Наверное, думала, что никакой картины нету.
Я сбросил на койку пальто, забыв, что оно начинено четвертинками, и запоздало выставил их на стол, двух сиротливых свидетельниц моего краха.
— Раздевайтесь.
Она покачала головой.
Я принес с терраски картон. Самому было любопытно поглядеть.
— Вот. — Я прислонил его к платяному шкафу. — Сейчас плохо видно. Утром, если нет солнца, она лучше. Понравится — подарю. Осторожней, не вымажьтесь.
Пальто она не сняла, но очки достала. Я отошел в угол и смотрел на свою несчастную «Весну». Конечно, освещение было ужасным. Но снег и при электричестве выглядел неплохо, а синее пальто — просто здорово! Мне вдруг захотелось повторить все на настоящем холсте — метра полтора на метр. Точь- в-точь как здесь, только лицо подробней. И все назвать «Поражение». Мое. А чье еще?..
Лера молчала. Очки ее старили и, главное, приземляли. На картоне она была другая. Если бы меня написали так, я бы влюбился без памяти.
— Нравится, — сказала она. — Не умею объяснить, но, по-моему, очень хорошо. У меня в тот день было именно такое чувство: снег, я вхожу в калитку, и что-то должно со мной случиться. Может быть, очень хорошее, но я не уверена... Как вы догадались?
— Не догадался, а просто... Ну, сами понимаете...
— Значит, вы человек впечатления. Приглянулась женщина — тащите на холст... И ничего вы обо мне не знали. Увидели — и сразу в картину... Вы счастливый. Я у вас ее не возьму. А жаль. Повесила бы напротив тахты, смотрела бы на себя снизу вверх и все шла бы, шла... Не так уж люблю свое синее пальто, но у вас оно вышло красивым.
— Тогда выпьем за наши неудачи. — Я кивнул на две четвертинки, в своей одинокости похожие на детдомовских близняшек. Почему-то пришли на память Васькины девчонки, которых в глаза не видел.
