больше ходить, — сказал доктор Милдред, с трудом встретив пронзительный взгляд голубых, как небо, глаз.
Дэн, кажется, едва ли понимал, что происходит. Это было выше его понимания. Не сможет летать? Да черт с ними, с полетами! Он все равно собирался оставить авиацию. Ему пора было учиться привыкать к жизни без неба. Но ходить… Это невозможно! Доктор, без сомнения, что-то напутал. Наверняка ему по ошибке положили результаты обследования другого человека. Он не должен просто выслушивать всю эту жуть. Надо сказать об этом доктору!.. Но к горлу почему-то подкатился огромный комок напряжения. Дэн попробовал проглотить его — тщетно. Слова застряли в горле, а весь мир вдруг невыносимой тяжестью навалился на плечи. А доктор Милдред все что-то говорил и говорил, но слова его звучали как в тумане. В мозгах стучало: 'Вы никогда не сможете больше ходить… Никогда! Никогда! Никогда!..' Дэн стиснул зубы, так что зазвенели нервы от напряжения, а в глазах потемнело, но похоронный звон по нему продолжался. Ему хотелось кричать от боли, страха и отчаяния, но голос пропал. Его будто парализовало, и казалось, весь мир ухнул куда-то в бездонную пропасть. А он… О нет, ему не суждено было погибнуть в этой пропасти. Судьба уготовила ему другую жизнь — жизнь в аду.
Наконец, сквозь плотную пелену боли прорвались бесполезные слова доктора Милдреда:
— Вы будете ежемесячно наблюдаться в нашей больнице. Каждый раз мы будем делать обследование, чтобы следить за возможными изменениями, — говорил он.
— Хватит! — Выкрикнул Дэн. — Убирайтесь, доктор Милдред! Я не позволю вам наблюдать за тем, как я погибаю! С меня достаточно! Вы сделали все, что могли! А теперь оставьте меня в покое и, пожалуйста, навсегда!
— Но, поймите, я… — Беспомощно развел руками доктор Милдред.
— Вы что, оглохли?!. Я сказал, убирайтесь к черту!.. Вон!
Доктор Милдред вышел, закрыв за собой дверь. Он не видел, что по щекам Дэна катились слезы бессилия и отчаяния.
Глава XII
Лос-Анджелес, 1984
Был теплый зимний день. Небо будто светилось изнутри и, казалось, ничто не должно омрачать этот чудесный день. С океана дул легкий бриз, донося соленый привкус воды. В церкви святого апостола Матвея горели свечи, в вазах были расставлены каллы и белые розы, и их запах смешивался с запахом горящих свечей. Панихида уже началась, но к центральному входу еще до сих пор подъезжали черные автомобили. Из них выходили женщины в изысканных черных платьях и в черных шляпках с вуалетками; под руку их вели мужчины в черных костюмах. Молча они входили в церковь и усаживались на скамьи. Глаза женщин были красными от слез; лица мужчин — суровы и непроницаемы. Те, кто приехал раньше, сидели на скамьях и слушали пение хора. Губы их шевелились в беззвучной молитве.
Путешествие в Солт-Лейк-Сити окончилось для Джефферсона Уайтхорна, Роберта Монтгомери, Джессики Бичем и Максвелла Колфилда неудачно. Они вернулись в Лос-Анджелес ни с чем. Даже Клайв О'Нилл вынужден был признать, что шансы разыскать Дэна свелись к нулю. И все же несколько дней после возвращения Джефф молчал, точно ожидал, что его сын вот-вот вернется. Но чуда не произошло. Отчаяние сменилось безысходностью, ожидание переросло в непреодолимое горе. Джефф слег на несколько дней. Он ничего не ел, никого не принимал. Все дни он проводил в комнате своей покойной жены: сидел в кресле и пристально смотрел на ее портрет, будто ждал, что Мелани заговорит с ним, расскажет, что же случилось с их единственным и безумно любимым сыном.
Джессика тоже ходила по квартире, как сомнамбула. Она очень сильно похудела от нервного истощения и голодания. Все домочадцы тщетно уговаривали ее хоть немного поесть ради ребенка, но она лишь смотрела на них своими огромными, полными слез дымчато-серыми глазами и молча качала головой, словно умоляя их оставить ее в покое.
Роберт Монтгомери вообще не появлялся на работе. Да и в административной части здания аэропорта было необычайно тихо. Среди летчиков, занимавшихся грузовыми перевозками, тоже царило молчание.
Все будто дали обет молчания, не сговариваясь. Им казалось, что если кто-то из них заговорит о Дэне, то это будет официальным признанием его смерти. Пока они молчали, он был жив. Но время шло вперед — неумолимо, нещадно, непоправимо. Прошел месяц со времени исчезновения Дэна. И вот в начале февраля Джефф собрал все семейство в своем доме. Они приехали точно к назначенному времени и собрались в гостиной. Стояла такая тишина, что всем было отчетливо слышно, как Джефф беспокойно шагает по комнате на втором этаже. Даже слуги в тот день были необычайно молчаливы; тихо обносили гостей едой и напитками, к которым никто не притронулся.
Наконец, на галерее второго этажа показался Джефферсон Уайтхорн. Все взгляды мгновенно обратились на него, но никто не сказал ни слова. Он неторопливо и даже тяжело спустился по широкой винтовой лестнице и встал на середине гостиной, какой-то вдруг одинокий и потерянный, с потухшим взглядом бездонных голубых глаз и постаревший лет на десять. Когда он заговорил, голос его прозвучал очень тихо, как будто вот-вот замолчит навеки:
— Возможно, вы знаете, зачем я собрал вас всех в этом доме, — Джефф замолчал и обвел взглядом присутствующих. Потом заговорил: — Прошел уже месяц с тех пор, как пропал мой сын. — Вам известно, что его поиски не дали результатов, — Джефф снова сделал паузу. В голове его мелькнула мысль: 'Зачем я все это говорю? Будто оправдываюсь перед ними. Будто это я виноват в гибели Дэна. А может, действительно виноват?..' — Завтра состоится панихида по Дэну в церкви святого апостола Матвея, а потом — траурный обед в моем доме. Я буду вам очень признателен, если вы все придете.
Потом, не говоря ни слова, Уайтхорн — старший быстрыми шагами поднялся по лестнице к себе в комнату. Все присутствующие обескуражено молчали. Это было для них шоком, ведь, по сути, Джефф официально признал смерть своего единственного сына и наследника. Конечно, все так или иначе знали, почему он пригласил их, но никто не решался высказать эту мысль вслух.
И даже сейчас, пока шла поминальная служба, людям с трудом верилось, что Дэна больше нет. Они сидели, опустив головы, практически не сдерживая слез, и думали все об одном и том же: как они будут жить без Дэна. Они любили его и уважали не только потому, что он был сыном Джеффа. Дэн был настолько обаятельным и чутким человеком, что к нему невольно тянулись и дети, и его ровесники, и люди постарше, и старики. Дэн относился к тому типу людей, которые спокойным взглядом выразительных глаз могли вселить в сердца других надежду или одним словом разрушить ее. Он мог очень дипломатично разрешить завязавшийся между верными друзьями конфликт, не вызвав при этом недовольства какой-либо из сторон; или примирить злейших врагов, сделав их друзьями на долгие годы. К каждому члену своей многочисленной семьи Дэн находил особый подход, и каждый был по-своему счастлив, находясь в его обществе. И вот что удивительно: ни один из присутствующих не мог вспомнить о Дэне что-то плохое, сколько бы ни напрягал память, — вспоминалось только хорошее. Всегда находились какие-либо истории, в которых Дэн неизменно играл положительную роль, внося в жизнь участников тех или иных событий светлое, доброе, заполняя пустоту в душе и вселяя надежду в сердце. А потому все они сейчас плакали, понимая, что нет на свете больше того человека, который был опорой их общества.
И только глаза одного человека были сухими, а лицо — неестественно бледным от напряжения. Клер Стефенс сидела на скамье рядом со своим мужем и бесстрастно слушала священника, который никогда не знал Дэна, но бесконечно и монотонно говорил о том, какой это был прекрасный человек. Слава богу, никто не видел ее лица, иначе все решили бы, что она не уважает чужого горя. Взгляд ее был скрыт от посторонних тонкой сеткой вуалетки, конечно, черной, как и весь ее наряд. Ей пришлось надеть дорогой траурный костюм от 'Гуччи', чтобы соблюсти приличия. На ней был траур, но мысли в голове вертелись совсем не траурные: 'Какой же это отвратительный фарс! Неужели никто из них не понимает, что Дэн жив?! Они все будто с ума посходили — напридумывали себе бог знает что! Если бы Дэн все это видел, он точно позабавился бы от души. Как могли они поверить в то, что он разбился вместе с самолетом?! Он — ас в своем деле. Лучшего просто нет. А они все и рады проводить в последний путь живого человека, чтобы
