– Слути сказали, что господин Фудзивара спит допоздна, – прошептала Шизука. – Иди, поговори с отцом. Я велела готовить паланкин.
Каэдэ молча кивнула и ступила на полированные доски веранды. Как же красиво они выстланы. Пробираясь к комнате отца, Каэдэ увидела сад, каменный фонарь, украшенный последними красными листьями клена, солнце, отражающееся в ряби пруда, желтых и черных птиц с длинными хвостами.
Отец сидел у окна в сад. Каэдэ невольно почувствовала к нему жалость – отец так дорожил дружбой господина Фудзивары.
В пруду подобно статуе замерла цапля.
Каэдэ пала на колени и дождалась, пока он заговорит.
– Что за вздор, Каэдэ? Твоя грубость просто оскорбительна!
– Прости, мне нездоровится, – промямлила она. Не услышав ответа, Каэдэ слегка повысила голос. – Отец, мне нехорошо. Я отправляюсь домой.
Он по-прежнему молчал, словно полагая, что таким образом заставит ее остаться. Цапля резко поднялась, взмахнув крыльями. В сад вошли два молодых человека посмотреть на птиц в клетке.
Каэдэ оглядела комнату в поисках ширмы, за которой можно было бы спрятаться. Тщетно.
– Доброе утро! – радостно поприветствовал их отец.
Мужчины остановились поздороваться с ним. Мамору заметил Каэдэ. На мгновение ей показалось, что актер уйдет из сада, не приблизившись к ней, но, видимо, он осмелел после того, как вел себя господин Фудзивара прошлым вечером. Он пригласил своего спутника и приступил к официальному знакомству. Каэдэ склонилась в глубоком поклоне, надеясь скрыть свое лицо. Мамору называл имя монаха – Кубо Макото – и добавил, что он из храма Тераямы. Макото поклонился.
– Господин Ширакава, – сказал Мамору, – и его дочь, госпожа Отори.
Молодой монах не смог скрыть удивления. Он побледнел и всмотрелся в ее лицо. Узнав Каэдэ, он тотчас произнес:
– Госпожа Отори? Вы все же вышли замуж за господина Такео? Он сейчас здесь?
Последовало молчание. Затем возразил отец:
– Муж моей дочери – господин Отори Шигеру.
Макото открыл рот, потом закрыл и снова поклонился.
Господин Ширакава прильнул поближе:
– Вы из Тераямы? И ничего не знаете о свадьбе?
Макото не отвечал. Отец обратился к Каэдэ, не поворачивая головы:
– Оставь нас одних.
– Я еду домой. Извинитесь за меня перед господином Фудзиварой, – спокойно сказала Каэдэ, почувствовав гордость за собственную сдержанность.
Отец промолчал. Он убьет меня, подумала Каэдэ. Она попрощалась с молодыми людьми, заметив, как тем неловко. Каэдэ неспешно ступала прочь, не оборачиваясь, но в душе разворачивалась буря. На нее всегда будут смотреть со смущением, с презрением. От накала чувств, от нахлынувшего отчаянья перехватило дыханье. Лучше умереть, подумала она. Но как же мой ребенок, дитя Такео? Ему суждено погибнуть вместе со мной?
В углу веранды ждала Шизука:
– Мы можем отправляться. Кондо едет с нами.
Каэдэ позволила Длиннорукому посадить ее в паланкин. Ей стало легче, когда она очутилась внутри, в полутьме, где никто не видит ее лица.
Отец больше никогда не взглянет мне в глаза. Он отвернется, даже когда вонзит в меня нож.
Добравшись до дома, Каэдэ сняла подаренное платье и аккуратно сложила его. Она надела теплое нижнее белье и одно из старых платьев матери. Она продрогла до костей и боялась окончательно замерзнуть.
– Ты вернулась! – В комнату вбежала Хана. – Где Аи?
– Она еще ненадолго осталась у господина Фудзивары.
– Почему ты не осталась? – спросила девочка.
– Мне нездоровилось. Теперь уже лучше. – Поддавшись порыву, Каэдэ сказала: – Я подарю тебе платье, осеннее, которое тебе так понравилось. Ты спрячешь его и будешь хранить, пока не вырастешь.
– А тебе оно больше не понадобится?
– Хочу оставить платье тебе. Чтобы ты думала обо мне, когда надеваешь его, и молилась за меня.
Хана внимательно посмотрела на нее:
– Куда ты собираешься?
Каэдэ промолчала, и Хана продолжила:
– Не оставляй нас, сестра.
– Ты же не станешь скучать по мне, – сказала Каэдэ, поддразнивая девочку. – Даже обрадуешься.
