остановить.
– Да, да, ты должна убить себя. – Голос отца поднялся до визга. – Твои сестры тоже должны умереть. Это мое последнее желание. Семья Ширакава исчезнет наконец. И я не стану дожидаться Шойи. Я сделаю это сам. Мое последнее дело чести.
Он расслабил пояс и распахнул одеяние, отодвинув нижнее белье, чтобы обнажить тело.
– Не отворачивайся, – приказал он Каэдэ. – Ты должна смотреть. Это ты довела меня до этого шага.
Ширакава приложил острие лезвия к морщинистой коже и сделал глубокий вдох.
Каэдэ не поверила своим глазам. Она заметила, как сжались его пальцы вокруг рукоятки, как искривилось лицо. Отец издал хриплый вопль, и кинжал выпал из рук. Но не было ни крови, ни раны. Он вскрикнул еще несколько раз и затрясся в рыданиях.
– Не могу, – причитал он. – У меня не осталось мужества. Ты выпила все мои соки, ты, женщина, которая перечит природе. Ты лишила меня чести и мужского достоинства. Ты не моя дочь, ты – дьявол! Ты приносишь смерть всем мужчинам, ты проклята. – Он протянул руки и схватил ее, стаскивая одежду. – Дай взглянуть на тебя, – кричал он. – Посмотрю, чего жаждали другие! Навлеки на меня смерть, как на остальных.
– Нет, – завизжала она, изо всех сил пытаясь оттолкнуть обезумевшего старика. – Отец, нет!
– Ты называешь меня отцом? Я не отец тебе! Мои настоящие дети – это нерожденные сыновья. Сыновья, чье место ты заняла со своими сестрами. Твои дьявольские чары погубили их в утробе матери!
Безумие утроило его силы. Каэдэ чувствовала, что с плеч сползло платье, его руки скользили по телу. Она не могла дотянуться до ножа, не могла вырваться. В борьбе одежда порвалась, обнажив ее до пояса. Волосы растрепались и пали на голую грудь.
– Отпусти меня, отец, – молила Каэдэ, пытаясь образумить его. – Ты сам не свой. Если нам суждено умереть, давай сделаем это достойно.
Однако слова уже не имели смысла – безумие окончательно овладело Ширакавой. Глаза были залиты слезами, губы дрожали. Он отобрал нож и закинул его в другой конец комнаты, зажал левой рукой оба запястья и притянул дочь к себе. Правой рукой он откинул ее волосы, склонился и впился губами в шею.
Каэдэ сотрясалась в ужасе и отвращении, на смену которым пришла ярость. Она была готова умереть, последовать суровому кодексу чести своего сословия, спасти имя семьи. Но отец, всегда диктовавший строгие правила поведения, убеждавший ее в превосходстве сильного пола, поддался безумию и тем самым показал, что под выдержкой воина скрываются мужская похоть и эгоизм. Ярость пробудила силы, которые в ней таились. Она призвала Белую Богиню. Помоги мне!
Каэдэ услышала собственный голос:
– Помоги мне! Помоги мне!
И руки отца разжались. Он пришел в себя, подумала девушка, отталкивая его. Каэдэ с трудом поднялась на ноги, натянула платье, завязала пояс, пошатываясь, пробралась с дальний угол комнаты и зарыдала от ужаса и гнева.
Через некоторое время Каэдэ обернулась и увидела, что перед отцом на коленях стоит Кондо. Отец сидит, сгорбившись, и его поддерживает Шизука. Затем девушка поняла, что его глаза ничего не видят. Кондо словно воткнул руку ему в живот и повернул ее. Что-то громко хлюпнуло, зажурчала и забулькала вытекающая с пеной кровь.
Шизука отпустила шею старика, и он упал лицом вперед. Кондо вложил нож ему в правую руку.
К горлу Каэдэ подступила тошнота, она свернулась калачиком, и ее вырвало. Подбежала Шизука:
– Все позади. – На ее лице не было и тени беспокойства.
– Господин Ширакава потерял рассудок, – сказал Кондо, – и покончил с собой. С ним часто случались приступы безумия, когда он собирался уйти в мир иной. Он погиб достойно, проявив великое мужество.
Длиннорукий встал и посмотрел на Каэдэ. Ей на мгновение захотелось позвать стражников, обвинить Кондо с Шизукой в убийстве, потребовать их казни, но волна ярости прошла, и Каэдэ промолчала. Она знала, что никому не расскажет о случившемся.
Кондо слегка улыбнулся и продолжил:
– Госпожа Отори, вы должны потребовать присяги от ваших людей. Вы должны быть сильной. Иначе любой из них захватит ваши владения и обездолит вас.
– Я собиралась покончить с собой, – медленно произнесла она. – Но теперь, кажется, в этом нет необходимости.
– Нет никакой необходимости, – согласился Кондо. – Покуда вы сильны.
– Вы должны жить ради ребенка, – пол держала Шизука. – Никто не спросит о его отце, если вы проявите мужество. Однако нужно действовать без промедления. Кондо, собери всех.
Шизука отвела девушку в женскую спальню, умыла и переодела ее. Каэдэ дрожала от пережитого ужаса, но убеждала себя в собственной силе. Отец мертв, а она жива. Он хотел умереть, и не составит труда подтвердить, что он добровольно лишил себя жизни и покинул этот мир с достоинством, выполнив долг, о котором не раз заявлял. Каэдэ уважала решения отца и теперь защищала его доброе имя. Но она не станет следовать его предсмертному завету, не убьет себя и не позволит сделать этого сестрам.
Кондо созвал стражников, в деревню послали за хозяевами ферм. Почти все отцовские вассалы собрались за час. Женщины надели траурные платья, которые не успели далеко убрать после смерти матери Каэдэ, и послали за священником. Солнце поднялось высоко, растопив утренний иней. В воздухе пахло дымом и сосновой хвоей. Первое потрясение прошло, и девушкой завладело незнакомое прежде чувство – неистовая потребность защищать свое достояние, заботиться о сестрах и домашних слугах, не позволить ничего забрать и украсть. Любой из мужчин способен лишить ее имения, и они сделают это без колебаний, если заметят хоть намек на женскую слабость. Она видела, какая жестокость скрывается под легким нравом
