Они вернулись к могиле. Священник прочитал молитву, он и врач перекрестились и принялись раскапывать землю.
Рассвет отец Ян и Кастусь Рагойша встретили недалеко от дома Алеси, неся женщину, которая все еще не приходила в себя.
Когда они подошли к калитке, из хаты выскочила растрепанная бабка Тэкля.
— Вой, вой, вой, — запричитала она, увидев кровь на лице. — Забилася моя Алесенька! Как же ж я, дура старая, заснуть могла?! Куда ж я смотрела! А Божа ж мой, Божа, а…
— Тише, тише, — взмахнул рукой Кастусь. — Она просто упала и сильно поранилась. Но ничего страшного. Отлежится и очнется.
— Да, — поддержал священник, — не стоит убиваться. Все хорошо. Теперь — все хорошо.
Тэкля не поняла его последних слов. Да это было и не важно.
Они занесли Алесю в хату, уложили на постель и вышли. Бабка Тэкля осталась внутри.
— Ну что ж, сын мой, — сказал Тарашкевич, — кажется, мы справились.
— Да. — Кастусь внезапно почувствовал, как сильно он устал. Ноги сами подгибались, тело ныло.
Лекарь опустился на завалинку.
Отец Ян присел рядом.
— Я хочу сказать, — начал он, но осекся, закашлялся, будто от кома в горле, после продолжил: — Спасибо, что не оставил меня. Один я бы не смог.
— Я бы тоже, — ответил Кастусь. — Я бы тоже.
Какое-то время они сидели молча, слушая, как потихоньку просыпается спасенное местечко. Уже пастух погнал коров на луг, где-то фыркали кони, которых запрягали в телегу. Начиналась жизнь.
Лекарь откинулся назад, закрыв глаза. Тянуло в сон. Священник покосился на него и поднялся:
— Идем, сын мой. Лучше спать дома.
Кастусь с сожалением потянулся, хрустнув суставами, и поднялся:
— Ваша правда, отец Ян.
Когда они немного отошли от дома Алеси, священник повернулся к лекарю:
— Я вот что подумал… Надо бы вернуться сюда вечером. Чтобы убедиться.
Рагойша замедлил шаг:
— Но ведь мы…
Священник перебил:
— Я просто хочу убедиться. Просто убедиться. Чтобы потом спокойно спать.
— Понимаю… Да, конечно, встретимся.
— Тогда я жду тебя на закате.
— Я буду, отец Ян. Я приду.
— Я знаю, сын мой. Я знаю. Они разошлись в разные стороны.
Кастусь поднялся с пенька, посмотрел на большие, как вишни, звезды и спросил у священника:
— Может быть, стоит уйти? Прежде он являлся гораздо раньше. Кажется, мы правда справились.
— Давай подождем еще. Я хочу быть уверен.
Рагойша пожал плечами, но опустился обратно. Стал ждать.
До рассвета они сидели молча. Когда солнце показалось над лесом, отец Ян встал:
— Все, можно идти. Господь явил свою милость — упырь не вернется.
Они выбрались из схованки и пошли прочь. Но не успели пройти и ста шагов, как из проулка выскочила женщина в сбившемся на затылок платке.
— Слава тебе Господи, — воскликнула женщина, хватая Рагойшу за рукав, — пан дохтур, идемте скорее, моему Язэпу худо. Я уж бегала до хаты вашей, стучала, да не открывал никто.
— Да-да, конечно, — пробормотал эскулап, спеша за женщиной.
— Как худо? — остановил их вопрос священника.
— Лихоманка у него, батюшка Ян, навалилась, значит, и грызет. Вчерась началася. Только странная она — жару нет, ознобу тоже. Вот и побегла я до пана дохтура.
Кастусь побледнел, глянул на священника. Тот поджал губы, нахмурился:
— Я с вами пойду. Может быть, молитва окажется сильнее снадобий.
Кастусь потер небритый подбородок и подошел к столу, на котором стоял гроб с покойником. Хведар Балыка умер третьего дня. Сгорел от непонятной лихоманки, как уже пятеро до него. И всего-то за полгода! Кастусь честно пытался лечить их. Ездил за советом в Вильню, к тамошним докторам, но те лишь разводили руками — в столице Великого княжества незнакомая болезнь тоже собирала пусть не богатую, но все же значительную жатву. Впрочем, как и в Менске,[36] в Полоцке, в Варшаве, в Кракове и других городах, селах и весях Речи Посполитой.
Лекарь тряхнул головой и поднес к носу Хведара маленькое зеркальце. Ждал долго — за это время успел трижды прочитать «Отче наш». Не торопясь прочитать, нарочито медленно. Зеркальце осталось незапотевшим.
Кастусь вздохнул и прикоснулся ко лбу мертвеца. Лоб был холодный. Как и полагается трупу.
— Ну пожалуйста, Господи, пожалуйста… — шептал эскулап, засовывая руку под спину трупа.
Парень замер на мгновение — и застонал. Под трупом было тепло. Не так, как под спиной живого человека, но все же — тепло. Хведар Балыка, переставший дышать три дня назад, уже посиневший лицом, продолжал греть. Сомнений нет — упырь.
Рагойша достал из печи раскаленную кочергу. Сегодня он решил попробовать новый способ — вдруг подействует, и человек проснется. Вылечится.
Кастусь взял руку Хведара — тяжелую, плохо гнущуюся, но вовсе не окоченевшую — и отвел ее в сторону. Закатал рукав нательной рубахи, оголяя руку выше локтя. Перекрестился и приложил кочергу к телу. Зашипело, пахнуло паленой плотью.
Но лицо Хведара не дрогнуло.
Доктор кинул кочергу на железный лист у печки и схватил зеркальце. Поднес его к ноздрям Балыки и замер в ожидании. Ждал долго — успел трижды прочитать «Отче наш». Не торопясь, нарочито медленно. Зеркальце осталось незапотевшим.
Лечение не помогло.
Кастусь выругался и швырнул зеркальце на пол. Оно разлетелось сотней осколков, но лекарь не обратил на это внимания. Он прошел к полкам, взял бутыль с водкой и сделал несколько больших глотков.
Сел на табурет. Сидел долго, глядя рассеянно перед собой, ломая пальцы.
Затем встал, вернулся к телу и распахнул ворот рубахи на нем. Взял со стола молоток и длинный гвоздь, приставил его к груди Хведара — прямо над сердцем. Сжимая молоток, перекрестился. Ударил.
Гвоздь возился в тело наполовину. Из раны побежала белая, как молоко, жидкость. Лицо Хведара не изменилось. Крови не было.
Кастусь ударил еще раз, и гвоздь полностью вошел в тело. Дело сделано.
Рагойша промокнул выступившую жидкость рушником и кинул его в печь. Там зашипело, комнату наполнил тяжелый, неприятный запах. Кастусь поморщился, сплюнул и запахнул рубаху трупа. Родные Хведара уже не будут его переодевать, а значит, не заметят гвоздя и ожога.
И упырь не станет приходить к ним по ночам. А значит, они смогут спать спокойно. Как спит сейчас Алеся Бочка, вдова Адама Бочки, который больше не навещает ее, не соблазняет, чтобы напитаться ее силой.
Кастусь прочитал над трупом заупокойную молитву, натянул кожух и шапку и вышел из хаты.
Он спешил в церковь.
Священник открыл сразу, едва Рагойша постучал. Наверное, ждал.
— Ну? — спросил Тарашкевич, едва доктор вошел в сени.
