— Нам обоим Роза Коннелли кажется вполне надежным свидетелем, — заметил Венделл.
— Я не могу судить о надежности девушки, которую ни разу не видел. И не могу позволить вам опорочить такого уважаемого человека, как доктор Сьюэлл. Боже правый, я прекрасно знаю, какой у него характер!
— Знаете, сэр? — тихо спросил Венделл.
Поднявшись с кресла, Гренвилл нервно прошагал к очагу. Там он остановился и, не оборачиваясь к молодым людям, стал смотреть на пламя. Утонув в ночи, Маячная улица стихла за окном, и теперь можно было слышать только потрескивание огня, а иногда — скрип половиц под ногами у слуг. Вот чьи-то шаги приблизились к гостиной, затем раздался тихий стук в дверь. На пороге появилась горничная, несущая поднос с пирожными.
— Простите за вторжение, сэр, — извинилась она. — Но госпожа Лакауэй попросила меня отнести это молодым джентльменам.
— Оставьте. И закройте за собой дверь, — резко ответил хозяин, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от огня.
Девушка опустила поднос на приставной столик и быстро вышла. Только когда ее шаги стихли в конце коридора, Гренвилл заговорил снова:
— Доктор Сьюэлл спас моему племяннику жизнь. Я обязан ему счастьем своей сестры и отказываюсь верить в то, что он как-либо причастен к этим убийствам. — Профессор повернулся к Норрису: — Вы как никто другой понимаете, что значит быть жертвой слухов. Если верить всем сказкам, которые рассказывают, у вас на голове рога, а на ногах — раздвоенные копыта. Думаете, мне было легко вас защищать? Отстаивать ваше место в колледже? Но я сделал это, потому что не захотел поддаваться злобным сплетням. И скажу вам вот что: чтобы вызвать мои подозрения, нужно сделать нечто более страшное.
— Сэр, — не унимался Венделл, — вы ведь не слышали имена других участников собрания.
Гренвилл обернулся к юноше:
— А вы и за ними шпионили?
— Мы просто обратили внимание на тех, кто приходил па Желудевую улицу и уходил оттуда. Там был еще один джентльмен, который показался мне знакомым. Я шел за ним до дома номер двенадцать на Почтовой площади.
— И?
— Это был господин Уильям Ллойд Гаррисон. Я узнал его, так как прошлым летом слышал его выступление в церкви на Парковой улице.
— Господин Гаррисон? Аболиционист? Вы полагаете, выступать за отмену рабства — преступно?
— Вовсе нет. Я считаю эту точку зрения весьма благородной. Гренвилл взглянул на Норриса.
— А вы?
— Я полностью согласен с доводами аболиционистов, — заверил Норрис. — Однако о господине Гаррисоне говорят нечто настораживающее. Владелец одной лавки сказал нам…
— Владелец лавки? Вот уж действительно надежный источник!
— Он сказал, что господин Гаррисон часто появляется на улице поздно вечером и украдкой передвигается по
Маячному холму.
— А ведь я тоже частенько выхожу на улицу поздно вечером, когда во мне нуждаются пациенты. Возможно, кто-то считает, что и я передвигаюсь украдкой.
— Но господин Гаррисон не врач. По какой причине он выходит на улицу в такое позднее время? Похоже, на
Желудевую улицу нечасто заглядывают обитатели ближайших кварталов. Говорят, по ночам оттуда доносится зловещее пение, а в прошлом месяце там на мостовой обнаружили кровавые пятна. Все это глубоко взволновало окрестных жителей, однако, когда те пожаловались Ночной страже, констебль Лайонс воздержался от дознания.
Что особенно странно, он отдал Ночной страже приказ и вовсе избегать Желудевой улицы.
— Кто вам это рассказал?
— Владелец лавки.
— Господин Маршалл, подумайте о том, кому вы верите.
— Мы бы сомневались гораздо больше, — вмешался Венделл, — однако из дома вышел еще один очень знакомый человек. Сам констебль Лайонс.
Впервые за всю беседу потрясенный доктор Гренвилл замолчал. Он изумленно уставился на молодых людей.
— Этому дому и тому, что в нем происходит, покровительствуют очень влиятельные люди, — заметил Норрис.
Вдруг Гренвилл рассмеялся:
— Господин Маршалл, а вы понимаете, что только благодаря констеблю Лайонсу вы не оказались под стражей?
Его коллега, этот болван господин Пратт уже готов был арестовать вас, но Лайонс помешал ему. Даже несмотря на все слухи и наушничество, направленные против вас, Лайонс оставался на вашей стороне.
— Вы это верно знаете?
— Он сам сказал мне. На него давят со всех сторон — публика, пресса… Все вопят, что нужен арест, нужно взять под стражу хоть кого-нибудь. Он прекрасно знает, что господин Пратт жаждет получить его должность, но Лайонс не станет торопиться. Во всяком случае, без доказательств.
— Я об этом не подозревал, сэр, — тихо признался Н0ррис.
— Если хотите оставаться на свободе, не советую восстанавливать против себя собственных защитников.
— Но, доктор Гренвилл, — снова вмешался Венделл, — очень много вопросов остается без ответов. Почему они встречаются в таком скромном месте? Зачем людям столь разных занятий собираться вместе в столь поздний час?
И наконец, здание само по себе вызывает интерес, или, скорее, одна из его частей.
Венделл взглянул на Норриса, и тот вынул из кармана сложенный лист бумаги.
— Что это? — спросил Гренвилл.
— Эти символы высечены в гранитной перемычке над дверью, — сообщил Норрис. Он передал листок Гренвиллу.
— Я вернулся к дому нынче утром, чтобы рассмотреть их при свете дня. Вы видите двух глядящих друг на друга пеликанов. А между ними — крест.
— В нашем городе на многих домах можно обнаружить кресты.
— Это необычный крест, — возразил Венделл. — В центре креста — роза. Это не папистский символ. Это крест розенкрейцеров.
Гренвилл неожиданно смял листок.
— Глупости. Вы охотитесь на призраков.
— Розенкрейцеры существуют в действительности. Это общество окружено такой тайной что его члены никому не известны. И у нас, и в Вашингтоне поговаривают, что они приобретают все больше влияния. Что они увлекаются жертвоприношением. И что среди их жертв были дети, чья невинная кровь проливалась во время таинственных ритуалов. Похоже, в центре этой загадочной истории — ребенок, которого оберегает Роза Коннелли. Мы полагали, что малышку разыскивает ее отец. А теперь стали свидетелями тайного сборища на Желудевой улице. И слышали разговоры о кровавых следах на мостовой. А потому задумались — что, если в данном случае действует совсем другой мотив?
— Принесение в жертву ребенка? — Гренвилл бросил рисунок в огонь. — В самом деле, господин Маршалл, это неубедительное доказательство. После Рождества, когда я встречусь с опекунами, для вашей защиты мне понадобится нечто более основательное. Как отстоять ваше учение в колледже, если мой единственный довод — нелепая теория о заговоре, выдуманная девицей, которую я ни разу не видел? Девицы, которая отказывается встречаться со мной?
— Сэр, она доверяет очень немногим. А теперь, когда мы видели констебля Лайонса на Желудевой улице, и вовсе никому не верит.
