чужой город уже смертельно наскучил. У входа в гостиницу стояла вереница поджидающих такси, он сел в первое и велел везти к водохранилищу как можно быстрее. Через пару кварталов он велел таксисту остановиться, сунул ему полсотни и, выскочив из машины, бросился в первый попавшийся двор, пробежал его насквозь, пошел наугад по улочке, махнул рукой первой же машине и на вопрос: «Куда вести, папаша? » ответил, показав стодолларовую купюру: «В Омск».
На веранде тихого, спрятанного в зелени дома в лабиринте тысячелетних, белых, слепых улочек Маргилана седобородый человек в чалме и халате взял поданную ему трубку телефона. Выслушав, вздохнул. Уронил трубку в подставленные ладони принесшего ее.
– Ты снова ошибся, – сказал хаджи Ибрагим. – Третий раз за последние три дня.
– Он не уйдет, – ответил Рахим. – Он может петлять сколько угодно, но мы обязательно достанем его. Его люди, оставшиеся в Новосибирске, у нас под контролем.
– Да, двое из них в больнице и не могут самостоятельно передвигаться. Что существенно упрощает твою задачу.
– Кроме них и их сбежавшего начальника, в Новосибирске еще трое из этой же команды. Одно ваше слово, и завтра все они будут здесь.
– Вот уж спасибо, не стоит. – Хаджи Ибрагим рассмеялся, медленным, суховатым старческим смешком. – Их коллеги уже побывали здесь. Сколько товара было на Кара-кие?
– Я готов всё возместить. Собственными деньгами.
– Зачем же так? Это наше общее дело, и все наши ошибки – общие. И отвечать за них нам всем вместе. Пока. И перед теми, кому недопоставят товар, и перед родственниками девяти погибших.
– Десяти. Олжас умер час назад.
– Значит, уже двенадцать смертей. И Обидхон. Они вряд ли оставили его в живых. Сколько же нам будет стоить наш маленький одержимый маляр?
– Я доставлю вам эту сволочь. Я все из него вытрясу. Я не верю в то, что их было всего двое. Он хотел переиграть нас. Нагнал своих боевиков.
– Нет, Рахим. Их действительно было всего двое. И они выследили тебя. Твоего капитана уже нашли?
– Нет.
– Думаю, его найдут нескоро. Знаешь, что меня по-настоящему тревожит в этом деле? Не Сергей, который сейчас со всех ног улепетывает на запад. Его я достану там, куда он вернется. Твоим людям незачем за ним следить – деться ему некуда. Меня больше тревожит то, что я перестаю понимать этих людей. Кого они послали? Таких же безумцев? Или здесь, у нас под носом, разрослось что-то, не замечаемое нами? Их видели у Лябихауза. Они изображали художников. Любопытное совпадение, правда? Потом не пришла машина Обидхона. Я приказал увезти Юзефа из Кара-кии, – как оказалось, всего за пару часов до того, как туда явились эти двое. Но я, как и ты, и представить не мог, что они вздумают напасть. Быть может, мы имеем дело не с одним одержимым?
Хаджи Ибрагим усмехнулся.
– В таком случае, это очень мудрый ход нашего общего друга Сергея. Пощекотать нам нервы, избавиться сразу от трех бесноватых, да еще и получить за это деньги. Ну-с, насчет Сергея мы еще разузнаем. … А ты найди эту парочку. Найди во что бы то ни стало. Возьми их – живыми ли, мертвыми ли, неважно. Но сделай так, чтобы мне не пришлось гадать, кого следующий раз убьет их безумие.
В афганскую войну Рахим командовал отрядом особого назначения – «охотниками», карателями, работавшими под моджахедов. Отряд был укомплектован узбеками, прошедшими спецназовскую подготовку, подчинялся самым верхам и не раз при случае воевал с «шурави», регулярными имперскими войсками. Отряд делал грязную работу, очень грязную, – ту, на какую обычных солдат или даже спецназ отправить было нельзя. Очищал местность от населения. Перевозил наркотики. Истреблял неугодных. Когда поражение империи стало неизбежным, воевал за контроль над доставкой наркотиков через границу. Войну эту русская охранка проиграла. Рахиму и его людям повезло, – с перестройкой и развалом империи начало рушиться все вокруг. Афганская земля горела у них под ногами, а на имперской территории их быстро выловили бы и уничтожили, незаметно, бесшумно и беспощадно. Хаджи Ибрагим спас Рахима от страшной, безымянной войны, начавшейся после ухода имперских войск. Рахим с оборванными, голодными остатками своей команды мерз на перевалах, карауля опиумные караваны. Но отбитое они продавали за гроши. С ними никто не хотел иметь дела, от них шарахались, как от чумных. Они были чужие там, и на них была кровь, которую не выкупали и не забывали. Их загнали высоко в горы, их обложили, выжидая, пока зима не заставит спуститься вниз. Но голод сделал их отчаянными. Рахим перевел свой отряд через пятикилометровые ледяные перевалы, потерял половину – замерзшими, умершими от истощения, провалившимися в трещины, убитыми камнепадом. А первый караван, пойманный ими на другой стороне хребта, принадлежал Ибрагиму. Людей Рахима снова погнали вверх. И тогда они перестали верить Рахиму и, связав его, сдались.
Ибрагим не стал его убивать. Поговорив с Рахимом, он велел его отпустить. Рахим своими руками убил троих, связавших его. А остальные остались с ним, и через несколько лет никто не узнал бы в них изможденных обмороженных оборванцев, умиравших от голода на тюках ворованного опия. Теперь у них были и дома, и машины, родственники и телохранители, сады и стада, и кишлаки, чьи хозяева стали их вассалами. Но Рахиму они поверили снова, как верили раньше, – по-волчьи, слепо.
Рахим поднял на поиски всех от границы до границы: от алайских перевалов до глухих долин за Кара- киёй. Сонная районная милиция принялась рыскать по кишлакам. Через несколько дней ему доложили, что в полусотне километров от Кара-кии у обочины горной дороги нашли труп мужчины в бронежилете, а подле него – два пистолета. Женщину отыскать так и не смогли.
Очень трясло. На всем – на одежде, волосах, на лице – лежала пыль. Запах бензинного перегара, плотный резиновый звук цепляющейся за асфальт резины. Дрожь от работающего мотора, гул. Темнота. Сильно болела спина. Юс попробовал ощупать стены свободной рукой, – жесть, всюду, куда смог дотянуться, теплая, ржавая жесть. В потолке было отверстие, сквозь которое проходил воздух. И бензиновый чад с пылью. Лежал Юс на сбитой из планок деревянной решетке, под которой просунутый в щель палец тоже ощутил ржавую жесть. Ящик. Его перевозили куда-то в жестяном ящике.
Везли очень долго. Юса поташнивало, хотелось пить. Он пробовал колотить по стенкам свободной рукой. Бесполезно. Попытался отодрать планку от настила, чтобы колотить ею, но не смог. Начал кричать, но быстро выбился из сил и умолк. Лежал, задремывая и снова просыпаясь, когда машина подпрыгивала на ухабах.
