Неистово, обоими передними лапами, как педалями, он царапал неподатливую дверь. Он скулил, хныкал, он молил с ужасной настойчивостью о невозможном спасении.
– Вытащите его оттуда! – Не я сказал это, к сожалению – рыжая.
– Как?, – спросил Винни.
– Не знаю – но сделай что-нибудь! Пожалуйста!
Никто ей не ответил.
Пес обезумел. Он обернулся и оскалил зубы на кторра, рыча и заставляя держаться подальше; потом почти сразу снова заработал над дверью, пытаясь просунуть под нее лапу, пытаясь снова поднять ее…
Кторр двинулся. Почти небрежно. Передняя половина взвилась в воздух, потом снова опустилась, образовав арку, задняя часть немного продвинулась вперед. Он был похож на опрокинутый красный знак вопроса, пасть сверкнула у пола, где стоял пес.
Кторр застыл в этой позиции, лицом прямо к засыпанному сеном бетону. Кровь сочилась на грязную запятнанную поверхность.
Не хватило времени даже для визга.
– Это все? – спросил Винни.
– Ага. До завтра, – ответил динамик. – Не забудь рассказать о нас друзьям.
Новое шоу каждую ночь. – В голосе Смитти была странная гордость. Впрочем, как и у Винни. И у Джиллианны.
Кторр снова вытянулся. Казалось, он засыпал. Нет, еще нет. Он немного перекатился на бок и выпустил струю темной тягучей жидкости на заляпанную стену, где она стекла в желоб с проточной водой.
– Это все, что осталось от вчерашней телочки, – прохихикал Винни. Мне он не нравился.
Джиллианна провела меня вниз и представила Смитти. Он выглядел, как любитель мороженого. Чистенький. Из тех, кто втихую заядлый мастурбатор. Очень чистая кожа. Пучки песчаных волос. Толстые стекла. Выражение нетерпеливое и расстроенное. Я не стал пожимать ему руку.
– Джиллианна, ты ему сказала?
– О, извиняюсь! Джим? – Она повернулась ко мне и стала сплошным кокетством, схватив двумя пальцами воротник моей рубашки. Она блестела на меня глазами – гротескная имитация женщины, этакого создания, которую сексуально возбуждает смерть трех собак в гигантской ярко красной гусенице. Она понизила голос: – О, Джим… не даш ли ты Смитти пятьдесят кейси?
– Что?
– Это за…; ты понимаешь? – Она повела головой к стене, за которой нечто розовое тихо насвистывало трелями.
Я был так поражен, что уже достал бумажник: – Пятьдесят кейси?
Смитти, похоже, извинялся: – Это за…; ну, протекцию. То есть, понимаете, мы не разрешаем находится здесь недопущенному персоналу – и особенно, когда его кормим. Мне кажется, вам повезло, что вас сюда пустили.
Джиллианна разрешила проблему, выдернув бумажник из моей руки и достав хрустящую голубую бумажку: – Вот тебе, Смитти, купи себе новую резиновую куклу.
– Скажешь, – сказал он, но не очень сурово. И сунул деньги в карман.
Я забрал бумажник у Джиллианны и мы вышли. В затылке я ощущал темное давление.
Джилианна сжала мою руку и давление стало темнее и тяжелее. Я чувствовал себя человеком, идущим на виселицу.
Я остановил ее до того, как мы дошли до флоутера. Мне не хотелось говорить это, но я не мог вынести этот ужас более ни секунды.
Я пытался быть вежливым. – Э-э, ну… спасибо, что мне показали, – сказал я. – Мне, э-э, кажется, я запомню эту ночку.
Не сработало.
– А как же мы?, – спросила она. Она требовала. Наклонилась ко мне.
Я удержал ее. Я сказал: – Мне кажется, э-э, я слишком устал.
Она поиграла волосами моей руки. – У меня есть немного порошка…, – сказала она. Пальцы добежали до моего локтя.
– Э-э… я так не думаю. От этого я просто сплю. Слушай, я смогу отсюда дойти до своих бараков…
– Джимми? Пожалуйста, останься со мной?… – На какое-то мгновение она казалась похожей на потерянного щенка и я заколебался. – Пожалуйста?… Мне нужен кто-нибудь.
Слово «нужен» достало меня. Как нож в печенку: – Я… я не могу, Джиллианна. В самом деле. Я не могу. Дело не в тебе. Во мне. Я прошу прощения.
Она с любопытством поглядела на меня, изогнув одну прелестную бровь наподобие вопросительного знака.
– Это, э-э, кторр, – сказал я. – Я не смогу сконцентрироваться.
– Хочешь сказать, что не находишь его сексуальным?
– Сексуальным?.. Мой бог, он ужасен! Бедный пес обезумел!
– Это был просто старый матт, Джим, а кторр – нечто великолепное.
Действительно. Ты должен взглянуть на них новыми глазами. Я тоже привыкла думать, что он ужасен, но потом перестала антропоморфизировать, перестала отождествлять себя с собаками, и начала смотреть на кторров объективно. Сила, независимость – мне бы хотелось, чтобы у людей была такая мощь. Я бы хотела стать, как он.
Пожалуйста, Джим, останься со мной сегодня. Сделай это для меня! – Она дергала мой пиджак, рубашку, повисла на шее.
– Спасибо…, – сказал я, вспомнив, что говорил отец. О том, что надо знать, во что вступаешь. Я высвободился из ее рук. -… но… – Хотелось сказать больше, но остаточное чувство такта не позволило высказать Джиллианне, что я на самом деле думаю о ней. Наверное, у кторров нет выбора не быть теми, что они есть. У нее есть выбор. Я повернулся уходить…
– Ты со странностями, да?
К черту такт: – А ты – нет? – Потом я повернулся и пошел прочь.
Она молчала, пока я пересек половину участка. Потом ее прорвало: – Педераст! – Я обернулся посмотреть, но она уже неслась к флоутеру.
Дерьмо.
Я замерз, пока нашел дорогу к баракам. Но совсем не дрожал и совсем не был зол.
Я был только… болен. И устал. Мне хотелось снова стать маленьким, чтобы выплакаться в отцовские колени. Я чувствовал себя очень, очень одиноким.
Постель была как пустая могила и я лежал в ней, пытаясь ощутить сострадание, пытаясь понять – пытаясь быть зрелым. Но я не мог быть зрелым – когда был окружен идиотами и задницами, слепыми и себялюбивыми, запутавшимися в собственных грязных играх, фетишах и власти. Что я на самом деле хотел – это бить, пинать, жечь, громить и разрушать. Я хотел толочь, толочь и толочь. Я хотел схватить этих людишек и трясти их так сильно, чтобы шарики звенели в их башках.
Я хотел безопасности. Я хотел чувствовать, что кто-то, где-то – где-нибудь – знал, что он делает. Но сейчас я не думал, что во всем мире хоть один знал, что он делает, даже я.
Они все слепы, злы – или глупы?
Почему они не видят правду, стоящую перед ними?
Спат-фат.
Почему они не видят?
Шоу Лоу, Аризона – это не розыгрыш!
19
Тед ввалился в шесть утра, хлопая дверьми, зажигая свет, с шумом и грохотом прокладывая путь от стены до стены в ванную комнату. – Эгей!, – зашумел он, – неделю буду слабым и радоваться – две! – Остальное потерялось в шуме льющейся воды.
Топором будет много пачкотни, решил я. Надо заиметь револьвер.
– Эй, Джим! Ты проснулся?
– Теперь да, – огрызнулся я. – Нет, револьвер – слишком быстро. Я хочу, чтобы было больно. Я сделаю
