сталинской системы уже происходил тот разворот, те биения и резонансные колебания, которые стали следствием развития процессов, запущенных в действие противоречием между теократической структурой власти и дефектностью духовного политического центра. Когда власть – теократическая по форме, но не по существу! – фактически исполняла роль дегенеративного жречества. Есть основания предполагать, что Сталин, в какой-то мере осознавая тупик, «метался как тигр в клетке».
Утверждение шестое. Индустриализация, война и послевоенное восстановление, проходившие в режиме реализации предельно фокусированного мобилизационного проекта, придавали дефектной системе некоторый иммунитет.
Однако уже в 1950 году вновь, как и в 1921 – 1922 годы, встал вопрос о системе власти, роли и месте партии, возможных целях и перспективах общества и государства.
В крайне закрытой форме этот вопрос тем не менее обсуждался в высших кругах партийно-государственного руководства. Был построен, по-видимому, ряд моделей реорганизации системы власти в стране, реорганизации всего общественно-политического устройства.
Смена фигур в период после Сталина и вплоть до победы Хрущева означала, судя по всему, не только «драку под ковром за власть», как любил говаривать Уинстон Черчилль, но и борьбу концепций власти и управления. С победой Хрущева стало ясно, что победил (под лозунгом либерализации и преодоления культа личности) именно партийный клан, клан интеллектуально кастрированного и духовно нищего псевдожречества.
Ситуация резко осложнялась тем, что сам партийно-жреческий клан был резко ослаблен в результате чисток постсталинского периода. И состоял в большинстве своем из людей, еще меньше, чем при Сталине, осознававших, что есть партия в той реальной (а не номинальной!) структуре власти, которая была построена к тому времени в СССР.
Этот клан был склонен (в отличие от тяготения предшественника к политике «железного занавеса») поиграть в западничество, притянуть к себе объективистскую науку, находившуюся перед тем у него «на задворках» и ненавидевшую его лютой ненавистью челяди… В общем, он созрел для того, чтобы быть разрушенным. Однако не сам по себе, а именно как некий стержень, на котором было смонтировано все устройство государства и общества.
Процесс подобной гибели не мог быть одномоментным: КПСС, укрепляемой в качестве организационного центра, но ослабляемой идеологически, интеллектуально и духовно, еще следовало пройти через целый ряд этапов, на каждом из которых заложенный в ее псевдоорденскую структуру дефект должен был сработать с нарастающей мощностью.
Утверждение седьмое. Ключевым моментом, безусловно, следует считать программу построения коммунизма в СССР, принятую на XXII съезде. С этого момента стало ясно, что власть в стране перешла не к красному «ордену меченосцев» и не к красному «францисканству», а к ордену «колбасистов» (от слова «колбаса»), ордену НЯМ-НЯМ, намеренному строить далее общество по своему образу и подобию. Поставив целью потребление, XXII съезд подписал КПСС смертный приговор. Изумлению Запада не было предела, и далекий от коммунизма патриарх психоанализа Эрих
Фромм с изумлением констатировал «фанатичность советской коммунистической элиты», ее одержимость «волей к самоуничтожению», неизбежность того, что так называемый «гуляш-коммунизм» приведет к полной капитуляции коммунистического общества перед западным.
Это изумление Фромма было заглушено криками об опасности ревизионизма и догматизма, о борьбе со сталинизмом и еврокоммунизмом, что для мыслящего меньшинства советского общества уже в ту пору было не более чем дымовой завесой, позволяющей отсечь все жизнеспособные варианты идеологии.
Сам же творец преступного замысла, видимо, сознавая, что у него отчасти «рыльце в пушку», заглушая сомнения, истерически вещал о пришествии «кузькиной матери» и громил авангардистские выставки на потеху мировой общественности.
Разрыв между еще более ослабленной (при Хрущеве) идеей и резко усиленной (при нем же!) политической ролью КПСС был настолько силен, что острый политический кризис казался неминуемым уже тогда, в 60-х годах. Что, возможно, было бы не худшим выходом из ситуации, поскольку общество все еще сохраняло нравственный потенциал, а элита еще в какой-то мере вращалась в поле каких-то государственных интересов.
Утверждение восьмое. Вместо этого произошел очередной перенос центра тяжести с партийной на государственную структуру. Этот перенос, связанный с временным приходом к власти Косыгина и его команды, не мог кардинальным образом изменить ситуацию. В каком-то смысле все уже было предопределено. Деструктор работал такт за тактом, и новым мощным ударом по системе, ударом, спланированным внутри советской элиты и целенаправленно сориентированным на добивание государства и общества, был переход с программно-целевого метода на так называемую оптимизационную модель. На поверхности этого процесса было стремление к объективному, увлечение точными методами, свойственное той эпохе, стремление оптимизировать процессы, происходящие в уже начинающем деградировать народнохозяйственном комплексе. Безусловно, присутствовало также и раздражение на партийных идеологов, которые запутались в примитивной и низкопробной лжи и мешали работе честных хозяйственников. Было и понятное стремление деидеологизировать работу народнохозяйственного комплекса. Но все это было лишь благими намерениями, которыми вымощена дорога в ад, иллюзиями недостаточно компетентных, но честных и в целом, безусловно, прогрессивно ориентированных хозяйственных руководителей. Те же, кто использовал их наивность и некомпетентность, то есть представители действительной антиэлиты советского общества, уже созрели, чтобы сознательно, осмысленно – на основе определенных философских взглядов и в русле определенных концепций – стать ДЕСТРУКТОРАМИ ТОГО, ЧТО ОДНОЗНАЧНО ОПРЕДЕЛЯЛОСЬ ИМИ КАК «ИМПЕРИЯ ЗЛА».
Они знали, что делали. И это в настоящий момент необходимо обозначить со всей ясностью, поскольку новая политическая ситуация уже позволяет предъявить им подобный нравственный счет. Тем более, что мы уверены: не сегодня-завтра они сами опишут (гораздо более подробно, чем мы), что, как и почему они делали. Нам важно здесь не обвинять, не сводить счеты. Еще недавно говорить об этом было нравственно недопустимо, так как это звучало бы доносом. И мы благодарны новой политической ситуации, которая дает нам возможность обсудить то, что происходило в стране. Эта правда о прошлом, в свою очередь, нас интересует не ради публицистического «обличительства», а с позиций научного анализа, ради понимания сути процессов, а значит, и выбора стратегии дальнейших действий.
Вот почему мы считаем необходимым заявить о том, что переход к так называемому «оптимизационному методу» фактически моделировал застой и все, что должно было произойти в недрах застоя. Дело в том, что оптимизация с помощью решения линейных задач не могла быть пригодной во всем, что касалось процессов развития общества. Линейные методы вообще не способны сколько-нибудь адекватно описать процессы развития. Поэтому кажущиеся усложнения, математичность, научность фактически лишь резко упрощали и разрушали модель. Превращение ее из нелинейной в линейную снимало вопрос о развитии общества, абсолютизируя некоторые аспекты его функционирования. В этом смысле страна фактически стала переходить к программному неразвитию, и, по крайней мере, с первой половины 70-х годов застой уже моделировался, неразвитие уже стало программной целью тех, кого мы можем считать переродившейся частью советской элиты.
Мы не вникаем здесь в детали, нас абсолютно не интересуют лица и имена, это вообще не наша специальность, и мы готовы представить себе, что большинство представителей моделирующей антиэлиты вдохновлялось благими целями типа постепенного перехода от «империи Зла» к разумному устройству государства и общества. Для нас весь этот вопрос в целом представляет собой лишь фрагмент системного анализа эволюции советской элиты. А это, в свою очередь, волнует лишь в связи с необходимостью выбора целей и ценностей. Мы не останавливаемся поэтому на деталях, хотя и крайне важных для понимания процессов, происходивших и происходящих в советском обществе. Мы не говорим о расколе внутри советского военно-промышленного комплекса и советской науки, хотя эти процессы только сейчас выходят из латентной стадии и начинают оказывать влияние на большую политику. Мы не говорим и о расколах внутри армии и КГБ. Мы только настаиваем на том, что застой не есть имманентно присущая
