Тать

ярок узор, грозу коря,
ахи нежити, жениха
мороку, и метала теми укором,
али небо кобенила
сила грома. Заморгались
вымоин гор огни. Омыв
адово мир, зримо вода
яростиво рубит, и шарашит, и буровит, соря.

……………………….

Иди
и потопи
лета темень! Говори, миров огнеметатель!
Рок, сила! Шал и скор,
носясь, он
море в узилища тащил изувером —
потоп
он носил, а тополя лопотали сонно
и ливень гневили.
…Но светел, улетев, сон
овил тополя вяло, потливо,
и лавы бурь убывали.
И еле с елей
течет,
и лапы ссыпали
уже долгих игл одежу.
Ясень умер, дрему неся
и лень, и синели
тучи, чуть
морося сором.

……………………….

Бор гробу во хмуру. Мхов убор. Гроб,
как
око,
теменью немеет,
как
и шумом уши,
а робостью — уют собора.
И леса чухать птах учась, ели —
как
монахи. Шиханом
леший шел,
как
поп,
во вере тетеревов —
невидаль, а дивен.
Шел по плешь
во хмызу, и лапищи щипали узы мхов.
Вид у лешака шелудив.
Он и во снах учухан совино.
Или
он ослеп, архиерей? Храпел сонно…
Аль епархии храпела
нелюдью лень?
Али чума замучила?

5

Лари бояр я обирал —
и на день мне дани!
И зову юного, гоню: «Увози».
Но вон
еще,
уведя, деву
тащат.
Ахти! Журка та кружит, ха!
Косы, венец — в цене высок.
И ребята: «Батя, бери,
от мира дарим-то!
И бей ее, и ***,
и поркой окропи!»
И, обругана гурьбой,
алела.
О***ет ее ухо —
мат и тут и там.
Уж я вяжу
ее,
а не лезу — зелена.