Я, Дикая Дика

себе, в том, что мне действительно нравится. Нравится мне, а не той, кого я ломаю, и уже закостенело привыкла выламывать перед всеми и собой. Привычки, воспитание, окружение, общество… а вот он отлежал в дурке, и именно за то, что не хотел, вернее не умел как-то ломаться, и в первую очередь перед самим собой. Пусть вся эта его правда не был никакой и никогда правдой, она была ею. Он не врал себе, он врал всем. А врачи догадались, что он себе не врёт, и это называлось шизофренией с каким-то там синдромом, я постоянно забываю, сложно выговорить. Это сначала, а потом ещё добавили. Сколько у него теперь степень — я не знаю, он не говорит — я не спрашиваю. Боже, какой я шок испытала, сколько боли вынесла, как корила себя, и раздумывала без конца — можно ли допускать такую бесстыжесть, так откровенно быть? Носить кучу масок при себе, но всегда быть голым под тонкой кожурочкой, и так ловко этой шкуркой пользоваться, что никто и не увидит в упор, что ты голый под ней, что вот она — душа твоя, совсем — совсем близко! И показывать её только тем, кому хочешь показать. Зато и обидеть кто угодно может, но — в чём главная фишка Ветра — кто угоден ему, тот и обидит. Он сам решает, на кого обижаться! Боже, я недолго этому училась, меня так увлекло быть самим своим, и действительно жить, играя. Ах, как он это совмещает! Я благодарна судьбе, что он встретился мне! Пипец просто, да невозможно было не встретить! И слава Богу, не поздно! А то ведь как бывает — встречают, и хотели бы научиться снова быть у этого Встреченного, но настолько закостенели, что всё… «И что тебе останется вместо мечты? Ухаживать за нею, поливая цветы…»

Очнулась я от чувства жжения в спине, будто под ней сковородка. Оказалось, я заснула. Даже не надев трусов на горячей чердачной трубе. Села на ветровой куртке, оделась. В промежности — жуть, все сухо и противно. Пыли, наверное, набилось… харэ трахаться где ни попадя. Не к добру это! Поморщилась, огляделась — Ветер сопит на грязнющем полу у моих ног. Мне это показалось забавным, я тихо рассмеявшись потрогала его босой ногой.

— Вот, Ветерок, теперь и ты моя рабыня! Валяешься в пыли у ног Госпожи Дики, по всем правилам садизма!

Он недовольно заворочавшись, резко скинул с себя мою ножку. Ни хрена себе, обидно! Посопев, я встала и обувшись, пошла исследовать наше сегодняшнее пристанище. Темнотища, пылища — жуть!

— Блядь!! — это я башкой обо что-то долбанулась, прилично так!

Вдруг стало страшно, и я почти бегом, на ощупь выставив руки перед собой, помчалась назад, к Ветру. Там откуда-то слабенько свет сочится, и видно хоть что-то, силуэт Ветра. Он не проснулся. Я села на трубу, и надувшись, сложила руки между колен, смотрела на него. Ну как же так? И чем себя занять — мне ску- учно! От нечего делать, принимаюсь тихо насвистывать, желая разбудить Ветра, но не желая, чтобы это выглядело намеренным! Как раз верно вымеряла тональность — он нервно передернувшись, поворачивается ко мне личиком, и открывает любимые глазки. Я моментально замолкаю, с радостью выжидательно глядя на него. Он страшно недоволен, шипит:

— Ивана, ты охренела! Я спать хочу, как скотина рабочая! Мне на работу завтра…

— Сёдня… — механически поправляю. Ого, ничего же себе, на работу ему! А как же я? Опять в отстой?

— Всё, спи давай. Или сиди хотя бы спокойно!

— Ну… дай хотя бы сигарету, — ну и спи, урод!

Он долго шарится, матерясь полушепотом, протягивает сигаретку.

— А жигууу? — ною «очаровательным» женским голоском.

— Уф, блядь! — не выдерживает он. Но ничего, у меня настроение такое придурчивое. Прикурила, сижу. Я его хорошо знаю, сейчас присоединится. Если потревожишь — у него слетает с катушек сон. И точно, поворочавшись какое-то время — я не успела и половину скурить — шумно вздохнув, садится.

— Дика. Ты меня добила! Теперь и не уснуть нихрена…

Тоже закуривает. Ути, моя прелесть!

— Давай, споём тогда, дура ты моя!

— Давай!! — обожаю эти резкие перемены в его настроении!

Это сверхценные моменты — он никогда не поет, нигде и ни с кем, только со мной — и очень редко.

Так остаток ночи мы и просидели покуривая и попевая, на горячей трубе. Перед самым уходом случилась общая истерика — ржали, как бешеные, чуть не упали с лестницы, а от чего, не знаю!

Ну, бывает…

Стояла на остановке, собиралась поехать в переход, на стрелку с народом, полабать-побухать по старой памяти. Вдруг остановилась дорогая, длинная чёрная тачка, прямо возле меня, стекло опустилось:

— Ивана? — красивый, стильно растрёпанный мальчик смотрел на меня с восторгом.

— Ринат?? — у меня глаза на лоб полезли — это ж моя «типа первая любовь», мой дебютный парень!

— Привет, чертёнок! — он распахнул дверцу: — Садись!

«Чертёнком» он называл меня за пристрастие к анти-гламуру панк-рока «риал бэд гёрл».

— А ты помнишь, надо же! — села я рядом.

Он кивнул, слегка касаясь моих губ губами.

— А как же? Забудешь тебя! — и улыбнулся озорными чёрными глазами:

— Куда ты сейчас?

— Я в переход, к панкам думала гнать, на Горс!

— Ага, совсем не изменилась! Всё та же «бэд гёрл», и «Панкс нот дэд»?

— Да и ты, знаешь ли, всё тот же! — ответила я, рассматривая его: — Только, кажется, подрос немножко?

— Ну да, есть такое дело! — пожал он плечами: — А давай не поедешь ты к своим панкам, а рванём куда-нибудь, посимпатичнее, выпьем, побазарим!

— Давай! — моментально согласилась обожающая спонтанности я. Почему бы и нет?

Но в «Лидо» мы сидели недолго — он заговорщицки подмигнув, предложил взять дешевого алкоголя, и завалиться в подъезд, поиграть в детство, посидеть на ступеньках, как мы любили делать подростками, в пику предкам! Ринатка ведь парень моего круга, по деньгам и образованию, и по возрасту. Мама была очень довольна таким «приобретением», думая, что я вращаюсь со своими «ровнями». А я вообще не понимаю, как наличие денег может делать тебе ровню из людей? Или напротив, не ровню. Вот его мамашка была чуть не в истерике, когда увидала меня! Я была маленькая, худенькая (это уж потом враз вымахала и растолстела в половину себя!), глазастая, стриженная лохмами во все стороны, жутко красилась, и вообще этакая «девочка-Сто-булавок». Но Ринатка ни в какую не желал бросить меня, молча снося истерики и бойкот мамочки. Даже думал жениться, и убежать в какую-нибудь Америку, где мы будем учиться в одном университете, и ходить на все концерты «Эксплойтэд» для меня и «Слипнот» для него! Он альтернативу очень любил, и до сих пор любит, потому и не чувствовалось расхождения во вкусах особого.

Вспоминая всё это на лесенке, мы смеялись, «плакали», курили. Попивая «777», конечно, что же ещё?

— А помнишь, Иванка, как однажды двое суток проторчали в кино! — блестя глазами, и размахивая бутылкой, восторженно вопил Ринат.

Да уж, помню! Выбегали поесть, и если был перерыв между сеансами, то спали по часу-два в машине его, хоть он и был несовершеннолетний, но благодаря «Большому папочке» от ментов откупался всегда легко. Прогуляли сто шестьдесят тысяч… Клёво! Неповторимо!

— Эх, детство моё, любовь наша прошлая… — вздыхал он.

Он дарил мне чёрные розы, шипастые напульсники и сережки для пирсинга коробками! Потому что не знал, какие мне больше понравятся… А этот наивный наш, полудетский секс… И всё так радужно было, так юно и мило…. Не то, что с Ветром!

Только вот ноги затекли сидеть. Пригласила его домой, допивать, ведь торопиться ни ему ни мне