Я, Дикая Дика

стразами, и впихнула продавщицам. Заотнекивались, курицы, а сами — довольны. Халява! Взяли, не подавились, суки.

Выходя, я несколько успокоилась. Не суки они. Сука — я. А они — серость, тупая безликая каша. Отвратительная человечина. Какое имя не дай — дрянь, уродцы, всё не под них. Они вообще ничто и имени никакого не надо. Безликие и безымянные.

Кажется, это и называется гордыней, и есть один из страшнейших грехов, наряду с самоубийством. Чтож, судьба, значит. Вкус суицида я уже знаю отлично. А гордыня всегда при мне была. Пыталась я честно, жить и быть в ихбытии. Ни-фи-га. Не могу. И не подлежит обсуждению. Сама с собой я всё давно обсудила. И вам объяснять не буду. Непонятно — и не надо. Не люблю я вас. Точка.

Вот иду, значит, попой верчу направо-налево. Приключений на неё ищу. Подъезжает этот… как его? — на байке, короче, черном «Урале». Ничё так, на лицо. Забыла, как звать. Поздоровкался, слез с машины, обниматься давай — ну прям так и соскучился! Просто трахаться хочется, да видимо не с кем. Не байк же ему трахать — не кобыла. Стою, он меня лапает, трындит чё-то, я не слушаю. Думаю — дать — не дать? Вроде как, отчего бы и нет? Ветра мне маловато. АУ (автоматическое удовлетворение) с другими, да и только. Но Ветер — меня не любит. Я хочу его круглосуточно. А он делит меня с кем попало, и даже ни капли не волнуется этим. Горько мне, ох, больно! Да ещё и что-то не проходит дискомфорт между ног…

— Айда, поехали!

— Куда, блондиночка моя? — рожа наглая, симпатичная, пару дней небритая.

— Куда хочешь! — и непристойно вильнула бёдрами. Пропади всё пропадом.

— Серьёзно? Ну смотри! Поехали.

Вот теперь вы радостно подрагивая ждёте описания дальнейших событий, смачно-похотливых в своих подробностях. Прошу!

Приехали на какую-то укромную поляну, на берегу Уфимки. Солнце после дождя светило с жуткой силой, будто стремясь скорее испепелить жизнь земную. А да, вам не это надо сейчас. Ну, про «это». Дело было в какой-то железной хреновине, по-типу заброшенной лодочной станции. Я забралась туда первой, юбка задралась до ушей, безымянный он присвистнул, и смачно облапал. Достал из кармана кусок клеёнки, специально видимо, заготовленный. Расстелил. Сверху куртку. Ложиться я не стала, приняла другую позу. Какую — да сами навоображайте. С широко разведенными коленями и упором на локти. Чё сказать — куннилингус был редкостно мастерский! Так даже Ветер не умеет, а ведь я полагала, что лучше умельца нет! Байкер то нежно, то настойчиво проводил языком, слегка прикусывая… и всё так в момент нужный, будто чувствуя, чего мне именно в данную секунду надо, чтобы слишком быстро не кончить, и непрерывно скользить, как по канату над пропастью в бесконечном блаженстве! В оргазм я сорвалась, как в эту пропасть, и летела целую вечность. Кажется, я кричала и извивалась, не знаю. Помрачение сознания, во время которого он деликатно ждал моего возвращения в мир живых. Когда я открыла глаза, он дрожал от нетерпения. Я посмотрела на него с недоумением — ну что за мудак станет дожидаться, пока девка в себя придет? Чё, думает, я ему теперь дам что-ли, такому тупому? Да не надо мне больше, а он мне никто, чтобы снова раздвигать ноги из признательности или жалости. Он, мало того, ещё и попытался взять меня, не сообразив, что ПОЗДНО! Я оттолкнула его, шепчущего какую-то уговаривающую хрень, и пытающегося повалить меня на спину. Но он, весь в дурмане нетерпения принялся настаивать, а я тогда применила злобное ядовитое оружие, страшнее которого в подобный момент не придумал бы и Сатана — засмеялась гадливо и противно. Его это как громом поразило. Если бы горящая стрела воткнулась в самую простату — он бы, наверное, только тогда испытал подобное, могу лишь туманно представить! Я заткнулась, и без тени жалости — мерзкая сука, зачем так, редкостный любовник, за что ему? — прошкандыбала к выходу, даже не оглянувшись на него, сидящего в жалкой позе, и не знаю — может и дрожащего. Ветер не любит меня. Ветер не хочет меня, а лишь моё доступное сытое тело. Мне никогда не стать панком, и даже просто человеком по-настоящему дорогим извращённому широфренику — Повиликину Гавриилу Евгеньевичу, Гане — Ветру. И вот вся эта обида отдана ему — безымянному байкеру, восхитительно владеющему языком, и СОВЕРШЕННО ни в чём передо мной не виноватому. А я — отработанная Ветром шлюха, пузырь из-под водяры, вышвырнутый тяжелым ботинком на помойку за ненадобностью — я пуста и стеклянна. Пешком пересекла два квартала, вечерело, от сырости стучали зубы — солнце чёртово как накалило так и отступило, с равной злобой. Изощренный расчёт — поджарить и заморозить. Странный и непонятный октябрь. А с меня будто все пенки сняли. Грязная я тварь. Достала ключи от запасной квартиры — вон мой дом, новехонький, отличный, крыша зелёная. Предками купленная хатка специально к моему восемнадцатилетию. Умницы, они с тех пор туда ни разу не сунулись, только чтобы чисто технически проконтролировать процесс отделки. Там всё моё, в том числе и стратегический запас спиртов. Я могу периодически жить там сколько вздумается. Сначала пару месяцев выдержала, но готовить самой и обсуждать сериалы с мамой по телефону оказалось стрёмно, и я вернулась к предкам. Сохранив полную свободу выбора мест обитания. Единственно лишь, что на их территории я соблюдаю их Конституцию, а у меня они подчиняются моей анархии. То есть, анархия лишь для меня. Вот так.

Я подняла голову к наливающемуся антрацитом небу, и горячие слёзы стекли обратно в душу. Боль, боль заполнила собой до краёв. Пойти домой — нет!!! Не могу сегодня их видеть! Борщ этот тети Нюрин- домработницын, папа с газетой, мама с зелёной маской на лице… сидеть в своей пустой норе — вообще свихнусь! Налакаюсь и выброшусь — этаж седьмой, хоть и ни капли не хочу, у бухла свои истерические правила. Тут где-то за спиной и слева пропел мотор байка, и сердце дёрнулось! Я — бегом туда, задыхаясь в жутких чувствах — не простит! Не останется, и я сдохну, некому спасти!

— Гоблин, Гоблин!! — заорала я, как полный шиз, выбегая на дорогу, и кидаясь под колёса… от отчаяния и «имя» его всплыло, минуя сознание сразу на язык.

— Ты чё… мать твою! Ебанутая! Куда, бля, лезешь, сука!! — глаза просто квадратные, а мне — не передать! Я подлетела вороной, вцепилась когтями в добычу, рвала на части, слезами:

— Гоблин, прости меня, ну, прости, ради бога! Ну, пожалуйста! Ну, сука я, тварь подзаборная! Прости!

Он офигело пялится на мои непонятные страдания минуту точно, и неуверенно отстраняясь осведомляется:

— Ты чё, Дика, пизданулась совсем? Чё надо-то теперь вдруг? Нет бы хоть на хуй послала, и то…

Сил отпихнуть меня он в себе не находит, наоборот обнимает (победа!!), и бормочет примирительно:

— Ну, ладно, ладно, харэ, чего ты! Объясни хоть путь-путём, у тебя крыша поехала нахуй, не вкурил я чего-то!

А я уже всю косуху ему пропитала слезами-соплями. Продолжая вздрагивать, хоть на деле приступ прошёл совсем. И не отрывая головы от его груди лепечу:

— Пошли ко мне ночевать, а? Ну, пошли! Мне стрёмно в одиночку… у меня бухло есть, и трава, если хочешь! Ганджа реальная, я тебе всё объясню, тока пошли!

— Ну, Дика Дикая, ты даё-ошь! А сразу чё заломалась, как сука последняя? Я чуть не сдох, блядь!

Я поднимаю лицо, и впервые по-настоящему заглядываю ему в глаза — карие с чёрными точками, смешливые и доверчивые, как у подрастающего щенка. Не глупые совсем. Этот дурацкий тон к таким глазам не идёт. Хотя, как посмотреть!

— Далеко — нет?

— Нет. Резину тока купить, у остановки точка, через пару домов. А мой — вот! — я указала рукой, шмыгнув носом. Теперь доверчивую шалавистую дуру играем. В тему — не в тему но прокатывает: байкер смеётся и хлопает по кожаному боку зверины:

— Садись, что ж!

Через пару часов мы уже изрядно навеселе. Пиццу дожрали на ура, скурили косяк на двоих, а у меня ещё полкораблика осталось! Однако, херня какая-то на этот раз, а не ганджа… Вылакали по баллону