— Дика, эй, девочка, работать!
— А? — резко распахнулись мои глаза. — Что за херня?
— Какая херня, всё, вечер уже, работать надо! — Порта сидела передо мной на корточках. Я тупо смотрела на неё, слишком медленно приходя оттуда — сюда. Чёрт! Сон, явь — свихнуться можно!
— Уже и Шут пришёл, ты и так дольше всех спала, дорогая! — увещевала режиссёрша, пока я размазывала по лицу остатки грима, продирая глазки.
— Мы уж и пожрали, и свет отстроили, всё жалели тебя, не будили, думали, сама, пока суть да дело встанешь!
Я кое-как поднялась, и поплелась умываться. Портвейн — за мной:
— Платьице-то отдай, погладить надо!
Потом я поела торопливо, и снова за дело!
Сегодня вся работа заключалась в том, чтоб как можно более кукольней и сексапильней распиннывать остатки засохшей жратвы, танцуя на столе. А Шут, пока я отдыхала, изображал добухавшегося до «белочки» извращенца, которому явилась его больная фантазия — кукла-шлюха.
Измотавшись до тихой истерики, я упала как вчера под утро, на диван, и не помня себя, уснула.
На следующий вечер всё повторилось. Только сегодня мы снимали крупные планы — я надувала губки, строила глазки, моргала, и кочевряжилась так и этак, под строгим глазом камеры Сникерса, и окриками Порты.
Проснувшись в очередной раз всё в той же обстановке, я собралась снова работать, но Портвейн объявила, что я пока здесь больше не нужна, и могу идти по своим делам. Не зная, радоваться такой свободе или огорчаться — они меня здорово отвлекли от всех моих траблов! — я поплелась к себе, где спала, ела, уже привычно качала пресс через стул, и ни о чем не думала, ожидая вызова Портвейн, перебирая в памяти эпизоды последних угарнейших ночей. Мне хотелось продолжать и продолжать… Где-то через неделю — я не следила за временем, — Порта позвала к себе домой, отсматривать готовый материал. Я помчалась как ошпаренная!
Сюжета я не знала, и передо мной на мониторе развернулась такая история: парня глючит от пьянки, и однажды ему в одиноком запое является живая мечта — пластмассовая кукла в натуральную человеческую величину. Какая была в детстве у его сестрёнки, и на которую он дрочил… только, конечно, более развращенный вариант. И вот, она пляшет для него, а он не знает, сбежать в ужасе, или пригласить её прилечь на диванчик… Шут очень хорошо сыграл всю эту гамму оттенков нелёгкого душевного выбора на алкоголическом лице. И я молодец, однако. Сучка пластмассовая, как она есть.
Пиндец. Я смотрела обалдев, в голове моей заварилась жуткая каша — вроде это и я, а вроде надо и отрешиться от всего, и оценить поверхностным взглядом.
— И кто это додумался до такого извращения? — вырвалось у меня само-собой.
— Шутец, кто ж ещё! — усмехнулась Портвейн.
— Да уж, следовало догадаться! — кивнула я.
Забрав свой положенный экземпляр, я вышла несколько разочарованная — неужто ж это всё? А я почему-то была настроена продолжать и продолжать. Думала, что клип — это дольше… чёрт. Чем же мне опять занятья? Первым делом, надо прозвонить всех моих, и похвастаться работой! И Жанночке отправить отчёт. Что она скажет? А Ветер… сердце больно кольнуло. Пошёл он в жопу. Да только больше не пошёл!.. Всё, надо возобновлять репеты!
А этот чёртов Шут прикопался ко мне не на шутку! Каламбур, блин. Вот и сегодня, собираясь на репу, не успела я один глаз накрасить, как звонок:
— Привет, Дика! — этот голос его вкрадчивый, мудацкий.
— Привет! — и чё я с ним ваще разговариваю, если он мне не нравится?
— Чем занята, подружка?
Я чуть не подавилась — какая я ему подружка?
— А чё, опять подпеть некому? — сразу к делу! Не хочу с ним общаться больше. Тех разов хватило.
— Смело, однако! — хмыкнула трубка.
— Ну, так и чё хочешь-то, Юра? — я специально назвала его по имени, отлично зная, что он этого терпеть не может.
— Я дело тебе предложить хочу, Иванушка!
Хы, думает, ответил? Я со злобным удовлетворением отметила, что достала его. Йес!
— Какое-такое? — прижав трубку к уху плечом, я продолжила краситься — время, товарищи! Ладно, хоть свежестриженный ирокез не требует особых забот!
— Да у меня вот тут презентейшн «Изгнания святых» в следующую пятницу, твою партию за тебя исполнить точно некому!
— В пятницу? — меня уже несло: — А что, на выходной день за аренду денег не хватило?
— А мне пятница милее и ближе! — ласково ответил этот гад. Ну и хрен с ним, а мне уже бежать пора!
— Ладно, давай потом поговорим! — и собралась уже спешно прощаться, но он успел сказать:
— Нет, сейчас ответь, согласна?
— Ну-у… — я уже наматывала шарф. А впрочем, почему бы и отказаться?
— Хорошо! Позвони вечером, вплоть до двух ночи, я не сплю! Тока на мобильный! — номер я диктовала уже выискивая нужный ключ от входной двери в связке.
Нет, конечно, в моём положении, когда тока-тока начинаю вставать на ноги, отказываться нельзя петь даже в дешёвом баре! А Шут сейчас очень широко разошелся! Да и с Гаем поговорю заодно. Раз на Вику больше рассчитывать не приходится.
Всю неделю я разрывалась между репами у Шута и с собственной группой. Шут изловчился уговорить меня ещё на одну песню с ним дуэтом, заверяя, что я всё успею, и в ущерб моей деятельности это не пойдет. Название уж больно мне понравилось — «Психическая народная», и мотив этакий этно-депро- истерик. Так и тащит от неё моими депрессивными запоями… Сволочь какая, всегда на что угодно уговорит! Зачем я соглашаюсь, сама не пойму? Он меня бесит порядком, но что-то такое есть в его мёртвых глазах, что я не могу сказать решительное нет, будто размягчаясь. Ловит некую больную струнку в душе, и тянет за неё к себе поближе, манипулирует, как хочет. Когда я настырно еще раз спросила, почему он всё же не возьмет в пару Айрин, ведь она великолепнейше поёт! — он ответил, что не тот стиль, она больше «готишна», и что самое главное, принадлежит Дурю. Так и сказал — принадлежит! Я не очень поняла, в чем тут мораль, но докапываться не стала. Чёрт с ними, а выступить лишний раз — хорошее дело!
Короче, носилась я между двух репет-точек, и всё раздумывала, как бы мне одеться в этот раз, выступать! Это должно быть и эффектно, и необычно, и убийственно-сексапильно! Как я себе и наметила, раз и навсегда в своей деятельности — да будет она долгой-долгой-долгой! Кстати, страдания, связанные с похуданием, дали отличные результаты — попа стала уже 96 см, а была 102! Теперь можно смело раздеваться. Даже на сцене. Вот это так!
Придумав что-то, вспоминала про ирокез, и образ распадался, не увязавшись с экстремальной причёсочкой. В итоге, что только не перебрав в уме и у зеркала, из всей невообразимой кучищи тряпок, хранящихся дома, я прибыла на саунд-чек в таком видоне: излюбленные рваные чулки, темно-красные гады, шорты милитари с широким ремнём на бёдрах, растянутый свитер-сетка сползающий с одного плеча, одетый на голое тело, при том лифчик я предусмотрительно «забыла». Никакой косметики, хоть лицо и припухшее от усталости и огромного количества употреблённого за последнее время алкоголя, плюс взлохмаченный лиловый ирокез. Из украшений — огромные серебряные серьги-кольца. Логично было бы накраситься густо-чёрными потёками. Но именно вопреки логике имиджа, я не стала этого делать. Не-на-ви-жу быть
