синяки, желто-зеленые, как недозрелый банан, за день до того, как я ее вздую. Коврик свернулся. Это умысел или угроза? А может, обещание? Замыслы уходили за пределы его поля зрения. Не хватает инструмента, какого-нибудь телепатического иллюминатора. Ниче…го я не знаю. Посвист птицы вспорол тишину, оставляя пенистый след, как за кормой моторной лодки. Мистер Гесс вспомнил, какие лодки видел в выставочном зале — они крутились на подставке, поблескивая своими бортами, как девицы на сцене, на которых он глазел с тем же восхищением, слишком красиво раскрашенные для этого мира нефти и древесины, и обещали такое приволье — куда там самолету. Ладно. Хорошо. Кто отбирает у него шляпу? Мистер Гесс подумал, что сперва нужно будет извиниться за то, что проявил такое неверие — нет, просто ленился и редко ходил в Дом Божий — но это ведь не вина, я же не из-за себя, из-за жены, скажет он, из- за Эллы, она была в ужасной опасности, я чувствовал, скажет он, что она вступает в опасный сговор, ну да, с Дьяволом. Она чертова ведьма, вот кто она такая… ведьма. Господи, она порой говорила, что ее настоящее имя — Памфила, и я нашел в библиотеке, мне помогли найти: так звали ведьму, ну надо же? И называла это имя Элла с улыбочкой — честно, с улыбочкой. А однажды он подслушал, как она распевала в ванной — своим тоненьким-претоненьким, вовсе не певческим голоском: «Заклинаю и призываю вас», а дальше что-то о святых ангелах, хотя ей такие никогда не попадались, — вот притворщица, вот лгунья! — «…именем Кадос, Кадос, Кадос», вспомнилось ему, тогда это слышалось как «каданс», какое-то ученое слово или кусок слова, потом птичьи вскрики: «Эшерайя, Эшерайя, Хатим, Айя, сильные держатели мира» — что- то в этом духе, и он застыл, как пригвожденный, от пронзительности ее голоса, — «Кантин, Хаим, Яник, Ойе, Кальбот, Шаббад, Берисай, Альнаим», — к воплям присоединилось хлопанье в ладоши, «именем Адонаи, создавшего рыб, и тварей ползучих, обитателей вод, и птиц, над ликом земли парящих, и именем ангелов, служителей шестого сонма». Уж лучше бы она мастурбировала, господи! Когда я вломился в ванную, она выпевала, на меня — ноль внимания: «ангел святой и великий князь». Она сказала, что пробует заклинание, предназначенное для четверга, которое выудила у мадам Бетц, потому что оно забавное… Забавное! Милостивый боже! «Во имя всех упомянутых, заклинаю тебя, Захиэль, великий ангел, верховный повелитель Четвергов, дабы трудился ты для меня». Господи, ты только послушай! Четверг! И он обрушил на нее кулак — дескать, отбой. Ведьма. Вурдалачка. Нет, на метлу верхом она никогда не садилась, нет, сэр, нет-нет, да чтоб она по доброй воле палку между бедер сунула… Она летала мысленно, на ветрах раскатывала; и он расскажет Отцу небесному, как это было, и что Элла, дойдя в духовном развитии до такой уже утонченности, на самом деле, вот как в церкви излагают, никакой духовности не имела; наоборот, из всех известных ему баб она единственная носила галоши, такие, Господи, знаешь, на кнопках и до самого верха ботинок, и он, Гесс, страховой агент, знающий про инвестиции не понаслышке, пусть скромно, худо-бедно, но имеющий с ними дело, — деньги, Господи, это мое ремесло, — он знал, что жена вложила солидный капитал во все те жизни, которые собиралась вести за гробом, и копила… накапливала… Кто забрал его шляпу? А никто не забирал его шляпы. Вот она, шляпа, у него в руках. И фетр, и перышки. Можно пойти поразвлечься — теперь он имеет полное право. Кто исчезнет из дома: мадама или он? Вот ярлычок и подкладка — шелковая, между прочим. Над вешалкой был плакатик, напоминающий, чтобы он следил за своим пальто, и Гесс таки следил, кипя от злости. Иногда по праздничным дням, когда они ходили куда-нибудь, он мог заморить червячка и почувствовать, что наелся чем-то получше, чем пирожком из грязи. Ну нет, теперь он будет есть пышные пироги и королевский сыр. И сядет на пароход, и уплывет к далеким городам, увидит достопримечательности, исполненные ярчайшими красками, и осмелится ответить благодарной улыбкой на простодушную назойливость добрых и неграмотных туземцев. Ну так пошли подышим воздухом, а? Молодые листочки, свежий ветерок. Сгоняем пару раундов кэтча — кто кого. Не теряй бдительности. Элла могла бы внедриться в крючок, на который он вешает шляпу. Ее нос торчал бы над тульей. Подышим воздухом? Не свист и вой ветра, а легкое веяние, почти неощутимое касание восходящего воздушного потока. Ибо если Элла возьмет верх, а я пролечу, если уйду я, кто меня заменит? Настоящее уже ушло, хотя, казалось бы, он мог его взять в кулак и взвесить, оно регистрировалось, может, даже лучше, чем прежде, ведь теперь часам не нужно постоянно тикать и вертеть стрелками или напрягать циферблат, чтобы светиться в темноте. Иди. Хотя кэтч придется отложить на потом. Ладно. Значит, дело обстоит так. Он, муж, в последнее время беспокоился за жену, потому что с нею не все было в порядке, а сей секунд она лежит, застывшая не хуже трупа, с открытыми и незрячими глазами, и он вдруг заметил (то есть за пару минут до того, как начал произносить эту речь), что дыхание ее, и без того, ох, совсем слабое, то и дело прерывается, нарушая процесс чтения с потолка, — зловещий признак неполадок в приеме, из-за которых ее молчание укорачивается и становится другим молчанием, как радуга из кусочков, а паузы между кусочками — сплошная одышка и заикание, как у этой ее птички, когда та злится, а он надеется, что она вот-вот сбросит бренную оболочку и отправится Восвояси, или как там это называют. Жить. Уме…реть. Сердце его протестовало, он не мог собраться с духом и решиться. Универсальная Страховая Компания Северной Америки (УСКСА) предлагает вниманию мистера Эдгара Гесса настоящее Электронно Подготовленное Персональное Предложение с целью… В синей папочке — ни сертификата, ни диплома, ни золотой печати с ленточкой, свисающей, как собачий язык, только обещание защиты: должность агента по земельным участкам, отдел «Экономь и живи». Реальность вломилась к нему, как грабитель, и украла его мечту прежде, чем он успел нацарапать свою подпись. Впору было издать вопль «Лови! Хватай!» и заплакать. На его век работы хватит. Его рабочий стол завален электронно подготовленными предложениями. В ежедневнике черно от записей. Его галстук задубел, пальто высохло. Эй вы там, стойте, хватит! Довольно с меня и жены, и жизни. Ха-ха. Гесса теперь волновало только одно — кто забрал его шляпу. Коврик приподнялся и лег ему на колени. Может, ты мог бы сбрызнуть ее чем-нибудь, Господи, водой там или елеем, набить из нее чучело, выбить дьявольский дух и отправить на небеса на бумажном самолетике. Сложи ее конвертиком. Они были голубые, с красной полоской, из мягкой муаровой бумаги с названием фирмы, тайна переписки гарантирована. Последний бизнес был его бизнесом, УСКСА уделяет этому огромное внимание, всегда говорил он, и клиенты покорно кивали, и протягивали руку, и трясли ее, как кубики льда в шейкере. А теперь ей пора… вот прямо сейчас она могла бы… могла бы уйти Отсюда, исчезнуть, как щетина под бритвой. Гесс задумался, а могло ли у них получиться иначе, была ли формула их жизни заранее задана однозначно, и не дано им было наконец притереться друг к другу и выплыть из омута взаимного озлобления — притираются же зазубренные ножки цикад, и слышится беспечное стрекотание… Или с самого начала они были нерастворимыми компонентами: кошка с собакой, два сапога не пара, чет и нечет и прочее в том же духе, — полная и совершенная халтура. Если она — масло, тогда он — вода, и если она спокойно окутывалась плащом радужного сияния, то он съезжал помаленьку во тьму, в глубины собственной души, куда уже не доходит свет, куда не заплывают даже глубоководные рыбы, падал камнем на каменистое дно, а может, и глубже, в бездонную глубь, в пропасть… нет, он не думает так; он думает, что они могли бы справиться, если б хоть раз посоветовались с кем-то и правда все могло бы быть иначе… да, несомненно… Лишь бы кто-нибудь авторитетный, уважаемый сказал ей, что пора раскинуть ноги углом и малость порезвиться, порастрясти ему яйца, спуститься из кучевых облаков наземь и пошалить, ведь многие женщины любят ходить на стадион, сидят на трибунах и болеют за свои команды, балуются пивком, а то и кеглями, и — аж не верится! — отвечают на щипки или даже шлепки — так что извольте платить по счету, миссус Гесс (варианты: мадама Гесс, тетка Гессиха), становитесь в строй, не тужьтесь, претендуя на исключительность, не выпендривайтесь, что, дескать, видите верблюдов в облаках или скрытый смысл в цифрах. Все ваши цифры и шифры — нули, ноль градусов, аб-со-лют-ный ноль, знаете — такой холодный, пустые кружочки. В свое время знавал я таких, которые искали ключ к будущему в газетных кроссвордах, во всяких таких играх (и учтите, что «х» в «хамелеон» — это просто крестик, который все зачеркивает!) — и что у них выходило, ну? Прыгали вверх-вниз, по вертикали, по горизонтали, а то мотались по диагоналям, как в супермаркете за минуту до закрытия или в рождественской суете от магазина к магазину. Но черные клетки преграждали им путь, облепляли со всех сторон, как жирные пятна обеденную салфетку — эх, Элла, Элла, — их оттесняли в проулки, откуда всегда трудно выбраться, и там они застревали, как коты в тупике, ослепленные фонариком полисмена — Элла, Элла, супружница, мадам, — или просто загибались, как буква «г», буква из слов «гроб» или «могила», так что успокойтесь, мэм, живите тихо, как морковка, отрекитесь, смиритесь — мы знаем, что вас тянет к знанию лишь любопытство, но чего бояться, завтра настанет в любом случае… И Гесс почувствовал, что мог бы радоваться жизни, уверенность эта росла, как мозоль, — мог бы радоваться, растянувшись в шезлонге на террасе, с журналом на коленях, слушая, как жарится что- то в кухне, как мурлычет кот; что он, собственно, просил? Чего хотел? Не звезду ж с неба! Разве это много? Неужели слишком много?.. Может, стоило подсунуть ей какую-нибудь книжку о супружестве, с картинками и
Вы читаете Картезианская соната
