границей и так далее.
Наш либерал хочет быть посредником в отношениях Запада и российского господствующего политического класса. Причем он хочет быть единственным посредником в этих отношениях. И рассматривает свою псевдоидеологию просто как главное и незаменимое доказательство, мягко говоря, лояльности Западу. В этом смысле наш либерал – стопроцентный раб. Просто у него другой хозяин. Не отечественный, а зарубежный. Но рабства ничуть не меньше. Можно обсуждать проблематичность свободы как панацеи. Но нельзя не презирать рабство, причем любое.
Наши либералы любят ссылаться на Салтыкова-Щедрина, бичевавшего, так сказать, почвенное рабство. Но Щедрин был шире. Доказательства уведут нас далеко, я лишь процитирую одно его письмо из Ниццы: '…И везде виллы, в коих сукины дети живут. Это беспредельное блаженство сукиных детей, их роскошь, экипажи, платья дам – ужасно много портят крови…'.
В таких случаях говорят, без комментариев.
Не был бы наш либерал рабом – давно бы он что-то смог. А он не может ничего. И злится. И лебезит. Чем больше злится, тем больше лебезит. А чем больше лебезит, тем больше злится. И это первая фундаментальная причина его нынешнего возбужденного состояния.
Вторая причина возбуждения в том, что безупречный нюх либерала улавливает ускоренное загнивание нашего политического класса. Когда загнивает класс, а вместе с ним и страна? Когда класс удерживает власть, причем достаточно эффективно, и при этом не решает общественные проблемы, не отвечает на исторические вызовы. Это классическая формула загнивания. Так загнивала советская номенклатура. Так начинает загнивать новая номенклатура.
И тогда либерал потирает руки, похахатывает, обвиняет прогосударственных дураков, лишенных нюха, в готовности прочно приклеиться к тому, что 'вот-вот тю-тю'. Его ахи и охи состоят в том, что 'негодяи прильнули к власти', а подтекст – в том, что 'дураки прильнули к гибнущей власти'.
Все, что не решает общественные проблемы и не отвечает на исторические вызовы, – будет гнить и смердеть. И для либерала очень соблазнительно приклеить к этому гниению все живое в России ('идиотские прислужники гибнущего режима'). Это – дежавю на тему распада СССР.
Тогда те, кто хотел отжать до конца минимальные шансы на спасение СССР, шли к гибнущему классу, понимая, что вне него СССР спасти невозможно. И убеждали класс решать общественные проблемы, отвечать на исторические вызовы. Решение проблем и ответ на вызовы, между прочим, не обязательно предполагают демократию, которая – не панацея.
Но ведь может быть и 'диктатура гниения'! Для реабилитации демократии скажу, что она не так легко превращается в 'бобок', как диктатура. Диктатура гораздо легче начинает гнить и сгнивает дотла. У демократии есть другой иммунитет, если она сочетает свободу с долженствованием, а права целого (общества, страны) с правами части (индивидуума).
Поскольку у наших либералов был только нюх, то они даже не могли понять, как это так можно – идти к гибнущему и протягивать ему руку помощи. Наши либералы – циники. Они вообще не понимают, что такое служение принципу. Для них любой – это тоже циник. Не перепрыгивает, не предает – значит, на что-то рассчитывает, что-то хочет урвать. Такая интерпретация других свойственна людям, считающим, что весь мир устроен по их образу и подобию.
Однако не надо недоучитывать этого нюха. Вы ведь на охоте используете собак? А почему? Потому, что верите их нюху. Но ведь придя домой с охоты, если вы по профессии музыкант, вы не начнете сотрудничать с собакой в деле написания своей симфонии?
Афанасьев может полностью 'сойти с катушек', потерять чувство меры, 'поплыть' от избытка накопленного яда – НО НЮХ ОН НЕ МОЖЕТ ПОТЕРЯТЬ НИКОГДА. Особенно же нюх на сладкое для таких, как он, загнивание. Потому что живому отвратителен мертвый дух. А для подпольщика он сладостен. Он только этим духом и способен подпитываться, этот самый подпольщик. Потому он его так хорошо и чует.
Поэтому не будем пренебрегать тонкой структурой текста, который предложил Афанасьев. И не будем ссылаться на то, что это дурно пахнет. Если бы наука чуралась запахов, мы бы все еще переживали такие эпидемии чумы и холеры, как в Средние века. Да что там наука! Разве диагностика и прогностика донаучной древности чуралась неблаговонных субстанций? Те же авгуры, например. И не они одни. Занявшись же структурой текста, мы обнаруживаем несколько существенных обстоятельств.
Структура как индикатор
Обстоятельство #1. Как и любой текст, текст Афанасьева имеет смысловую ось. Осью является негодование на то, что всякие там 'враги свободы' не только выступают по телевидению, но и имеют театры, журналы, центры…
Это подпольное гаденькое начало, не скрывающее своей откровенно (всегда поражаешься – как так можно?) завистливой сути, содержит еще более скверный подтекст. Тоже абсолютно нескрываемый и обескураживающе бесстыдный. Поскольку в самом факте наличия разных там центров, театров, журналов ничего плохого обнаружить невозможно, а одной завистью сыт не будешь, то Афанасьев делает 'ход конем'. Поясню на своем примере.
Вот есть у меня театр, журнал и что-то еще. И никакой подпитки от государства это не получает. Не то чтобы я чурался этой подпитки. Но я как-то так привык жить. Афанасьеву это просто непонятно. Любому французу или англичанину понятно, а ему – нет. Афанасьев полностью исключает, что какой-то сумасшедший сегодня будет понижать уровень личного потребления ради того, чтобы обзавестись театрами или журналами. Поскольку театры и журналы нерентабельны, а в феномене их наличия Афанасьеву надо видеть конкретную выгоду, то ему совершенно ясно, что все эти невыгодности – на самом деле прикрытие для выгоды. Меня, мол, 'подкармливают', я подкормку с кем-то 'распиливаю', кому-то 'откидываю', и для этого держу псевдоструктуры.
Англичанин или француз из числа самых прагматичных скажет: 'Это он для репутации делает! А уже с репутации что-то имеет'.
Афанасьев зайдется подпольным хохотом: 'Какая репутация? Кого она сейчас в России волнует?'
ТО ЕСТЬ СМЫСЛОВОЙ ОСЬЮ РАССУЖДЕНИЯ АФАНАСЬЕВА ЯВЛЯЕТСЯ ПОДПОЛЬНОЕ СМЕРДЯЩЕЕ БЕССТЫДСТВО, КОТОРОЕ ГЛУМЛИВЫМ ОБРАЗОМ ХОЧЕТ ВЫСТУПАТЬ ОТ ЛИЦА ЦЕННОСТЕЙ И ЧИТАТЬ КОМУ-ТО МОРАЛЬ.
Обстоятельство #2. Афанасьев проклинает советский период как античеловеческий. Ничего нового, все это слышали миллион раз. И всегда поражало одно и то же. Кто такой сам Афанасьев? Кем он был во время этого 'коммунистического ужаса'? Он был часовщиком, кочегаром или пораженцем в правах?
Он был ректором Историко-архивного института!
Что такое ректор? Это номенклатура соответствующих органов. Партийных, министерских и других. Это чиновник, часть системы. Афанасьева кто заставлял быть частью системы? Он хотел быть историком?
Ах, историком! Я читаю официальную биографию.
Окончил аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС в 1971 году.
Увы, все забывается быстро. И у молодого человека, плохо знакомого с партийной инфраструктурой советской эпохи, может сложиться впечатление, что Афанасьев окончил Высшую партийную школу.
Даже если это так – дело серьезное. И отнюдь не автономное от воли того, кто идет учиться именно туда. Ибо – надо и захотеть, и смочь. Поскольку человек, окончивший ВПШ, шел на партийную работу. И редко низкостатусную. Чаще всего ВПШ оканчивали люди, стремящиеся занимать ключевые посты в обкомах. То есть претендующие на членство в политическом классе. Пленум ЦК КПСС – это уже политический класс. А первые секретари обкомов – чаще всего члены Пленума.
АОН при ЦК КПСС – это не ВПШ, а партийный вуз более высокого статуса. Вкратце напомним разницу между ВПШ и АОН, дав небольшую историческую справку.
2 августа 1946 г. ЦК ВКП(б) принял постановление 'О подготовке и переподготовке руководящих партийных и советских работников'. Отметив неудовлетворительное состояние работы в этой области, ЦК принял решение о создании системы партийного образования. Была поставлена задача: 'В целях серьезного повышения политического и теоретического уровня руководящих партийных и советских работников в течение ближайших 3-4 лет охватить партийными школами и курсами… основные руководящие республиканские, краевые, областные городские и районные партийные и советские кадры'.
